ГЛАВНАЯ	ФОТО	ФИЛЬМЫ	ГОСТЕВАЯ
ПУБЛИКАЦИИ	ФОРУМ	ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ	ЗАЯВЛЕНИЯ

ГЛАВА 15

ХАБАРОВСКИЙ ОБЩАК

На свободу вышел из тобольской спецтюрьмы 1 августа 1986 года с надзором и без единой копейки. Деньги на дорогу прислала мать. В момент освобождения мне было 35 лет, из которых 18 провел в местах заключения. Последние 15 лет отсидел без выхода на свободу большей частью в камерах, причем пять из них - в спецтюрьме, которую заключенные между собой называли адом, из-за творившегося там беспредела. Смотрите 8 главу  "Тобольская спецтюрьма":  https://interunity.org/g_08.htm

В тобольской спецтюрьме мне пришлось побывать дважды, первый раз меня туда привозили в конце 1979 года из Магаданской области, второй раз - в конце 1984-го из Тюменской, где я в очередной раз оказался в самой гуще событий, связанных в этот раз с дальневосточным авторитетом Джемом, прибывшим в эту тюрьму незадолго до меня. 

В тобольской спецтюрьме у Джема возникли проблемы из-за того, что он объявлялся в зонах вором в законе, хотя на самом деле таковым не являлся. В связи с этим находившиеся в спецтюрьме воры Дато Ташкентский, Вахтанг Кокиня, Коля Якутенок, Мирон, Тимур, Роин и Донец предъявили Джему претензии и сделали по всей тюрьме "прогон", что он самозванец и со всех, кто его так назовет, будет жестокий спрос.   

Вслед за этим воры хотели объявить Джема и троих его сокамерников (одним из которых был мой близкий друг Сергей Боец) негодяями. Но именно в этот критический момент в тобольскую спецтюрьму привезли меня и это резко изменило обстановку, вследствие чего Джем не только избежал объявления негодяем, но и стал вором в законе официально в октябре 1985 года. Смотрите 14 главу "Возвращение в спецтюрьму":  https://interunity.org/g_14.htm

До этого мы с Джемом не встречались, но у нас с ним в местах заключения были общие друзья. А с Сергеем Бойцом во время моего предыдущего пребывания в тобольской спецтюрьме мы сидели в одной камере и стали близкими друзьями. По указанным причинам я их стал отстаивать перед ворами (которые со мной считались), и результат с Божьей помощью превзошел все мои ожидания.  

Через несколько лет  в тулунской спецтюрьме к Сергею Бойцу был сделан воровской подход по инициативе известного вора в законе Славы Япончика. В то время я уже был на свободе и посылал им в тюрьму "гревы", а когда Япончик  в конце 1991 года освобождался из тюрьмы я приезжал его встречать и привозил необходимые для свободы вещи. Почти сразу же после освобождения Вячеслав Иваньков уехал из России, но общение по телефону мы не прекратили, а в 1994 году я приезжал к нему в США.

Теперь снова вернусь к событиям, произошедшим в тобольской спецтюрьме, когда я во второй раз там находился. Через несколько месяцев после того, как Джем официально стал вором в законе, он заехал ко мне в камеру и ввел меня в братский круг, созданный им незадолго до того в Хабаровском крае.

Через несколько дней к нам заехали воры Дато Ташкентский и Коля Якутенок, после чего мы несколько месяцев сидели в пятиместной камере вчетвером.  Но когда до тюремного начальства дошла информация, что в нашу камеру попали со свободы деньги и наркотики нас после обыска закрыли в карцера и затем раскидали по разным камерам. 

Однако за несколько месяцев до моего освобождения все находившиеся в тюрьме воры оказались рядом со мной. В камере где я находился сидели воры Якутенок и Коко, справа через стенку сидел вор Каро, а Джем, Дато Ташкентский, Вахтанг Кокиня и Дед Хасан располагались через стенку слева. Других воров в тобольской спецтюрьме в то время не было. Между нашими камерами имелись в стенах отверстия (кабуры), вследствие чего мы могли не только общаться, но и вместе чифирить. 

Тогда все общаковые деньги, попадавшие в тобольскую спецтюрьму из зон Хабаровского края, проходили через меня. Половину из этих денег я отдавал ворам, остальные распределял среди хабаровских авторитетов. Обычно общаковыми деньгами распоряжались воры. Для арестантов из Хабаровского края сделали исключение, у нас был свой общак (за которым в тобольской тюрьме смотрел я), другие регионы такой привилегии не имели.   

В день моего освобождения воры разогнали от своего имени чай по всем камерам и карцерам на спецкорпусе, где сидели порядочные арестанты, чтобы они чифирнули за мое здоровье и пожелали мне счастливого пути. Подобным образом воры провожали лишь воров, но для меня сделали исключение. 

Джем передал через меня своим друзьям в Комсомольск написанные мелким почерком ксивы (которые я запаял в целлофан и проглотил), в которых содержались рекомендации и просьба помочь мне во всем и прислушаться к моим советам. Воры Дато Ташкентский и Коля Якутенок написали для бродяг Хабаровского края общаковую ксиву, в которой подтвердили, что к Джему был сделан официальный воровской подход.  

Когда мы сидели с Джемом в одной камере (он, кстати, был тогда уже вором в законе) то он много хорошего рассказал о братском круге и о принципах: «один за всех, все за одного» и «помощь во всем друг другу». В тот момент, когда мы с ним назвали друг друга братьями помимо нас в тобольской спецтюрьме находилось еще несколько человек, входивших в этот братский круг, и в том числе Юра Клим из Комсомольска. Освободившись на восемь месяцев раньше меня, он пообещал устроить на свободе встречу по высшему разряду вместе с другими братьями. 

До Хабаровска я добирался поездом. Из Тюмени отправил Климу телеграмму, в которой указал номер поезда и время прибытия в Хабаровск. Помимо этого отправил ему письмо, в котором объяснил, что еду с надзором и по приезде на место должен встать на учет в милиции, из-за чего приехать в Комсомольск не смогу. Помимо прочего дал ему понять, что у меня есть письма от Джема и других воров, а также информация, которую нужно передать на словах, и попросил, чтобы меня встретили в Хабаровске.

В Хабаровск прибыл 8 августа утром. В тот же день согласно предписанию встал на учет в районном отделении милиции, а также в краевом управлении внутренних дел. В краевом УВД меня сразу же стали запугивать и открыто сказали, что я им здесь не нужен, и при первой же возможности они меня отправят в тюрьму за надзор или по 209-й статье (тунеядство), если не устроюсь в течение месяца на работу.

Последние  8 лет из 15-летнего срока я отбывал за пределами Хабаровского края. Обо мне многие слышали, но никого из близких друзей в Хабаровске тогда не было. На вокзале меня встретила лишь мать и друг детства Витя Белокуров, который в тюрьме никогда не сидел. Из Комсомольска никто не приехал, хотя я передал через Клима друзьям Джема, что привез для них ксивы от Джема и других воров.  

В материальном отношении мне также никто ничем не помог, ибо в то время ни в одном из российских регионов общаков на свободе еще не было. Желающих помочь мне от себя лично в Хабаровске не нашлось, а созданный Джемом в Комсомольске "братский круг" оказался не более чем пустышкой. 

Неоднократно говорил Климу по телефону, чтобы ко мне приехали за письмами Джема, и напоминал, что есть информация, которую нужно передать на словах. Но получал всегда ответ: «На воле все не так, как мы представляли себе это в тюрьме. Плюнь на все, устройся на работу и никуда не лезь, если не хочешь неприятностей».

Как я вскоре понял Хабаровским краевым властям не понравилось, что в их регионе появился свой вор в законе (ибо где сегодня один, там завтра будет десять), поэтому всех, кто поддерживал на свободе Джема как вора запускали под жесткий пресс и закрывали в тюрьму по любому поводу.

Более того к моменту моего освобождения в Комсомольске сформировалась очень сильная оппозиция против Джема из числа влиятельных криминальных авторитетов, ранее входившие в созданный им братский круг. Они открыто ругали Джема и преследовали его сторонников, а местные власти (и в частности спецслужбы и милиция) им в этом помогали. 

Напуганные сторонники Джема (и в том числе Саша Волчок, которого он сделает позднее вторым после себя вором в законе) попрятались по норам, как мыши и именно по этой причине никто из них не осмелился приехать ко мне за ксивами Джема и иных воров.

В Хабаровске у Джема сторонников не было вообще, ибо в зонах и тюрьмах Хабаровского края хабаровчане и комсомольчане всегда держались друг от друга обособленно и зачастую между собой враждовали из-за сфер влияния. В результате после освобождения я оказался в очень сложном положении. 

Прошел месяц, изменений не было. Угнетала неопределенность. Сам поехать в Комсомольск, чтобы передать друзьям Джема воровские ксивы я не мог, так как находился под надзором, а оттуда никто не приезжал. Рядом со мной в Хабаровске тогда еще не было никого, кому бы я мог довериться в серьезных вопросах.

Мать, заметив мое беспокойство, поинтересовалась о причине. А когда узнала, в чем дело, сказала: «Не переживай, я сама поеду и передам эти письма». Матери шел уже шестьдесят шестой год, но иных вариантов не было.  Пришлось передать воровские письма через нее. Передал я Волчку, Климу и другим близким друзьям Джема также и свои письма, в которых изложил все то, о чем хотел поговорить с ними при личной встрече.

От Хабаровска до Комсомольска 400 километров – ночь пути на поезде. По телефону и адресу, которыми я снабдил мать, она нашла Клима и отдала ему письма лично в руки. Взяв от него расписку, что он все получил, мать приехала в Хабаровск. Никакой реакции на переданные мной письма не последовало. На этом моя связь с  «братским кругом», о котором так много хорошего рассказывал Джем, закончилась.

Ко всем прочим неприятностям у меня возникли проблемы с устройством на работу. В то время частного предпринимательства, кооперативов и акционерных обществ еще не было, а государственные предприятия судимых людей брали неохотно. Когда я в поисках работы стал ходить по организациям, то у меня везде, как это положено, спрашивали трудовую книжку. И когда узнавали, что трудовой книжки нет, специальности не имею и восемнадцать лет провел в заключении, тут же отказывали.

После освобождения прошел почти месяц, вопрос с работой не решался. В краевом УВД меня предупредили, что если в течение ближайших недель не устроюсь на работу, то отправят в тюрьму по 209-й статье за тунеядство. Положение становилось критическим, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в последний момент друг детства Витя Белокуров не помог устроиться в строительную организацию, в которой  сам работал прорабом.

Недалеко от моего дома заканчивалось строительство центрального рынка, шли отделочные работы. Туда я и попал в качестве ученика плиточника-мозаичника. Так в 35 лет я наконец-то приобрел специальность, правда, выше ученика подняться не успел. Ученическую зарплату, как сейчас помню, мне установили 30 рублей в месяц, со средней в то время 150–200. Но я и этому был рад, так как одной проблемой стало меньше, и появился шанс задержаться на свободе.

Бригада, куда я попал, состояла из двенадцати человек, четырех мужчин (включая меня и бригадира) и восьми женщин. Работа – тяжелая, так как шла тогда в основном напольная мозаика. Приходилось с утра до вечера закидывать в бетономешалку цемент, щебенку и красители, а затем полученный раствор подтаскивать к мастерам.

О том, что я отсидел из своих 35 лет 18, на стройке знали почти все, и за 30 рублей в месяц меня бы никто не смог заставить таскать тяжелые носилки и ворочать лопатой раствор и гравий. Тем более что Витя Белокуров, по протекции которого я устроился на работу, имел в этой организации большой вес. Однако мне не позволяла совесть смотреть на то, как на моих глазах занимались тяжелой работой женщины, и я, вместо того чтобы учиться тому, как правильно класть  мозаику и плитку, почти весь день не выпускал из рук лопату и тяжелые носилки. Причем делал это почти даром.

В таком режиме проработал более месяца. Осень, сырость, сквозняки. К физическому труду не привык. Организм после тюрем и штрафных изоляторов ослаблен. Через некоторое время почувствовал недомогание, и в слюне появились прожилки крови. Во время медицинского обследования обнаружили очаговый туберкулез легких, после чего попал в городской тубдиспансер, где пробыл более полугода.

В тубдиспансере находилось много бывших заключенных. Пьянки и драки происходили чуть ли не ежедневно, и никто не знал, как это остановить. Выгнать на улицу больного с открытой формой туберкулеза нельзя, ибо это опасно для общества, а другие меры результатов не давали. Многие, зная о том, что им мало осталось жить, злоупотребляли алкоголем и наркотиками. И это приводило к беспорядкам.

По приходу в городскую туббольницу я собрал всех наиболее здравых из числа ранее судимых и серьезно с ними на эту тему поговорил. Затем расставил ответственных на всех пяти этажах. В обязанность им вменил следить за порядком и извещать меня о любых инцидентах. Рядом на этой же территории находился пятиэтажный корпус краевой туббольницы, там я тоже на всех этажах поставил старших, а над ними – ответственного за весь корпус.

К тому времени немного осмотрелся и стал расширять круг общения. До обеда проходил процедуры, пил таблетки, делал уколы. После обеда ездил по районам и беседовал с уличными авторитетами, которые были обо мне наслышаны. Наиболее достойных, на мой взгляд, ставил ответственными за районы, в которых они жили, требуя от них в первую очередь следить за порядком. А также на добровольной основе организовал в каждом районе общак для помощи тем, кто находился в неволе.

До моего освобождения в зоны Хабаровского края завозили воров в законе: Коку Коберидзе, Паату Члаидзе и Резо, с которыми у меня в местах заключения сложились близкие отношения. Но к моменту моего освобождения и приезда в Хабаровск в 1986 году на всем Дальнем Востоке не было ни одного вора в законе ни в тюрьмах, ни в лагерях, ни на свободе. А также не было никого, кто действовал бы от их имени.

В местах заключения воровская идея к тому моменту уже пустила корни, что послужило, с одной стороны, фактором объединяющим, а с другой – сдерживающим анархию и беспредел. Однако на свободе все обстояло иначе, каждый творил что хотел. Создалось много уличных группировок, которые не признавали никаких законов и авторитетов, кроме своих собственных, и постоянно враждовали между собой.

Так как в неволе я объединял заключенных, создавал общаки и боролся с беспределом, то и на свободе стал заниматься тем же. Так сложилось, что уже через два месяца после того, как оказался в больнице, мне удалось создать добровольный городской общак для помощи тем, кто находился в неволе. Ко мне в тубдиспансер стали съезжаться авторитеты со всего города для решения разных вопросов.  Мое слово стало решающим.

Перед каждым районом я поставил задачу наладить дорогу в ту или иную колонию или тюрьму, а так как у многих в местах заключения находились друзья и они их до этого персонально «грели», то поставленная мной задача решилась быстро. За короткое время мне удалось наладить связь со всеми зонами и тюрьмами Хабаровского края и установить контакты с находящимися там авторитетами. Связь поддерживал через "ксивы" (записки), которые писались с моих слов, свой почерк в таких случаях я старался не светить, так как такие "ксивы" иногда перехватывались и попадали к "мусорам".

Зоновских авторитетов поставил в курс, что в связи с неблагополучным положением на свободе и тем, что на Дальнем Востоке нет воров, беру на себя ответственность за организацию краевого общака и наведение порядка в Хабаровском крае. А также официально заявил, что к Джему при мне в тобольской спецтюрьме был сделан воровской подход, и с тех, кто откажется принимать его в этом качестве, спрос будет жесткий.

В Хабаровске, где я находился, общаковое движение распространилось очень быстро. Собирались деньги, сигареты, чай и продукты питания, затем все это распределялось по зонам и тюрьмам. Оказывалась помощь тем, кто освобождался из мест заключения, решались спорные вопросы, восстанавливалась справедливость, пресекался беспредел.

Когда эта информация вышла на всеобщее обозрение, ко мне стали подтягиваться авторитеты со всего Хабаровского края. Я выбирал более достойных и ставил их ответственными за города и поселки, в которых они жили, требуя организации добровольного общака, а также пресечения уличного беспредела и наведения порядка. 

Через несколько месяцев после моего освобождения общаковое движение неожиданно для всех распространилось по всему Хабаровскому краю. Только в Комсомольске, которым Джем всегда гордился и ставил всем в пример, было затишье – до такой степени они там были запуганы. Впервые я увидел в Хабаровске Клима и Волчка лишь через полгода после своего освобождения, когда общаковое движение уже набрало большую силу и им было стыдно оставаться в стороне. Но и после этого они вели себя осторожно и почти нигде не высовывались. 

К тому времени мне удалось нейтрализовать оппозицию против Джема в Хабаровском крае уже окончательно. В моем лице общаковое движение, справедливость, порядок, воровская идея и Джем в качестве вора в законе слились воедино. Противостояние чему-то одному расценивалось как противодействие всей системе. Все авторитеты оказались перед выбором: либо поддерживают созданную мной общаковую постановку, а значит и Джема, либо теряют право голоса в криминальном мире.

Столь серьезное движение в краевом УВД, безусловно, заметили, да и не только там, ибо ничего подобного на территории СССР до этого не было. Кое-что похожее имело место в Грузии, но лишь частично. Общаки в Грузии считались воровскими, и пользоваться ими могли лишь «законники». Остальным арестантам в местах заключения перепадали кости с барского стола, да и то лишь тем, кто находился рядом с ворами. 

Грузинские «законники», которых к моменту моего освобождения в 1986 году насчитывалось несколько сотен, держались обособленными группами (а точнее, кланами). Единого центра, во главе с одним или несколькими общепризнанными лидерами, они не имели. В каждом грузинском городе были свои воровские общаки и авторитеты, которые исходили в первую очередь из интересов близкого окружения.

Мне удалось без помощи воров, братского круга или иного сообщества создать на свободе в Хабаровском крае единую общаковую постановку, стержнем которой была воровская идея, но во главе которой стоял не вор. Более того, созданный мной общак предназначался не для кучки избранных, а для всех порядочных арестантов. Сам я не задавался целью стать вором в законе, ибо видел свое призвание в ином, и смотрел на все происходящее как на явление временное.

В целом современная воровская идеология мне не нравилась, так как позволяла строить отношения между людьми не с позиции общей для всех справедливости, а исходя из интересов элиты. Я был неоднократным свидетелем того, как людей правых делали неправыми и прикрывались при этом фразой: «воровские поступки не обсуждаются». Однако ничего более подходящего для объединения уличных авторитетов на свободе, с целью наведение порядка и пресечения уличного беспредела я тогда не видел.

Прикрывшись воровской идеей, я проводил фактически свою политику, в основе которой лежали принципы честности, порядочности и справедливости для всех, а не для кучки избранных. И благодаря этому, а не из любви к ворам, были восприняты на свободе в Хабаровском крае общаковая постановка и первый дальневосточный вор в законе Джем, которого до моего освобождения очень многие воспринимали отрицательно.

Возникшая ситуация застала руководство Хабаровского края врасплох. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что вначале мои начинания никто не воспринял всерьез. На меня смотрели как на психически больного, которому надоело жить на свободе. Никто не сомневался в том, что вопрос о моей изоляции дело решенное, и в этом не ошибались. Задачу по моей нейтрализации поручили отделу по борьбе с организованной преступностью при краевом УВД, что не являлось ни для кого секретом.

Боялся ли я? Безусловно. Ведь шансов на благополучный исход почти не было. Но так как не привык отступать перед трудностями, то лез туда, куда нормальный человек, казалось бы, лезть не должен. И этим сильно всех удивлял. Никто не мог понять, для чего мне это нужно. Да я и сам этого не знал. Что-то изнутри толкало на восстановление справедливости и  улучшение обстановки там, куда я попадал, а почему это делаю, не задумывался.

В результате почти постоянно сталкивался с интригами, провокациями и нападками со стороны власть имущих и беспредельных криминальных авторитетов, но никогда не отступал, и в результате выигрывал там, где, казалось бы, выиграть невозможно. В нужные моменты появлялись нужные люди и складывались нужные обстоятельства, вследствие чего я каким-то непостижимым образом всегда добивался намеченных целей, вопрос был лишь во времени.

Когда оказался в местах заключения, то не верил ни в Бога, ни в дьявола, но после ряда событий стал понимать, что где-то на тонком плане существуют светлые и темные силы, которые в те или иные моменты вмешиваются в жизни людей. Понял и то, что каждый человек это поле битвы, где через наши положительные качества с нами общаются Светлые Силы (Божественные), а через отрицательные, - темные (демонические).

А так как честность, порядочность и справедливость для меня всегда были в приоритете, то и на уровне подсознания я в нужный момент выбрал сторону Света (то есть, Бога). Дьявольским силам это не понравилось, поэтому они мне постоянно через тех, кто находился под их контролем, создавали разные проблемы и препятствия, которые я с Божьей помощью преодолевал.  

Борьба между Силами Света и тьмы рядом со мной почти никогда не прекращалась и это отражалось на людях, с которыми меня сводила судьба. Фактически моя деятельность была своеобразным тестом для выявления светлых и темных людей, ибо те, кто внутренне стремился к Свету рано или поздно поддерживали меня, тогда как сторонники тьмы пытались причинить мне зло, которое в дальнейшем возвращалось к ним стократно и зачастую со смертельным исходом. В следующих главах приведу примеры.

В процессе почти постоянных конфликтов и войн я закалился и появилась уверенность в том, что нет на Земле такой силы, которая смогла бы меня остановить, кроме физической смерти. Но феврале 1994 года, когда Высшие Силы мне приоткрыли свои планы на ближайшее будущее и на мою роль в намечающихся событиях, я понял, что не смогу уйти в свой настоящий дом на тонком плане до тех пор, пока не выполню предначертанную мне миссию. На эту тему поговорим чуть позже, а сейчас вернусь к событиям, которые произошли во второй половине 80-х годов.

В конце 1986 года Хабаровские краевые власти и силовые структуры с удивлением обнаружили, что созданная мной общаковая постановка (о которой три месяца назад еще никто не слышал) распространилась по всему Хабаровскому краю. А так как данное «безобразие» исходило от меня, то было принято однозначное решение закрыть меня в тюрьму и там прессануть для устрашения всех остальных.

По обкатанным сценариям меня можно было изолировать за тунеядство (в случае проблемы с работой); за надзор (после трех нарушений); за хулиганство (это можно подстроить); за хранение наркотиков (их можно подкинуть); за изнасилование (его можно инсценировать), а также за кражи, грабежи,  убийства и т. д. с помощью подтасованных фактов и лжесвидетелей.

Тем, кто был в курсе этих событий, казалось, что все предрешено и финал наступит быстро. Но неожиданно для всех ситуация затянулась. Произошло это потому, что я лежал тогда в туберкулезном диспансере, а также по ряду иных причин и обстоятельств, благоприятно для меня сложившихся с подачи Божественных Сил.

Во-первых, отпал вопрос с работой. А что касается всего остального, то и здесь желающих упрятать меня в тюрьму ожидало разочарование: алкоголь и наркотики я не употреблял; сомнительных компаний избегал; криминалом не занимался; из женщин, кроме Ирины (будущей жены), ни с кем не общался; после восьми часов вечера, согласно надзору, из здания больницы не выходил; к своему окружению и к тому, что происходило вокруг, присматривался внимательно и контролировал каждый свой шаг.

В результате прошло около полугода. За это время было много попыток закрыть меня в тюрьму, но каким-то непонятным для всех образом я умудрялся все расставленные для меня капканы обходить. А тем временем созданная мной общаковая постановка, ставившая за основу наведение порядка и пресечение уличного беспредела, получила признание не только в криминальных, но и во многих других кругах. Люди почувствовали себя более защищенными по сравнению с тем, что было до этого, поэтому желающих помогать общаку с каждым днем становилось все больше.

Как говорится в таких случаях: «нет худа без добра». Туберкулез легких – болезнь опасная, но не свались она на меня в тот момент, я бы мог потерять не только свободу, но возможно и жизнь. Сейчас, когда пишу эти строки, у меня легкие в порядке и вообще на здоровье не жалуюсь. Более того, до сих пор нахожусь на свободе и успел много хорошего сделать для людей.

Теперь снова вернусь к основной теме. Убедившись в том, что зацепить в больнице трудно, меня стали вызывать в краевое УВД и запугивать: «Ты что мутишь воду?! Мы все равно тебя посадим! Остановись!» В ответ я спрашивал: «А в чем моя вина? В том, что помогаю людям и руками криминальных авторитетов пресекаю уличный беспредел?» Но вместо ответов на свои вопросы слышал оскорбления и угрозы.

Неоднократно пытался объяснить руководству УВД, что не являюсь для них врагом, и уж тем более не враг простым людям, так как свои способности и возможности направляю на улучшение криминальной обстановки в городе и крае. И не воевать со мной нужно, а искать точки соприкосновения. Где и когда было такое, чтобы криминальные авторитеты боролись на свободе с уличным беспределом и следили за порядком?! Однако мои пояснения не принимались. В моем лице видели уголовника, который должен сидеть в тюрьме, а если находиться на свободе, то лишь в роли пособника милиции.  Другие варианты не рассматривались. 

В результате произошло то, что и должно было произойти. В мае 1987 года меня выписали из больницы и через два дня после этого в квартиру, где мы жили вдвоем с матерью, нагрянули сотрудники краевой милиции, которые нашли в моей комнате неизвестно откуда взявшийся шарик анаши размером с пятикопеечную монету. В то время этого было достаточно для того, чтобы осудить на несколько лет. 

Анаша – это наркотик растительного происхождения, ее добавляют при курении в табак. Несмотря на то, что почти все, включая милицию, знали о том, что я вообще не курю (и даже в местах заключения не курил, так как много времени проводил в штрафных изоляторах, где с куревом были проблемы) меня после обыска, не разрешив даже переодеться, закрыли в камеру предварительного заключения (КПЗ), куда водворяют перед отправкой в тюрьму.

Однако кое-что сотрудники милиции упустили из-за уверенности в своей безнаказанности, в частности, понятых пригласили не до начала обыска в моей комнате, как положено по закону, а после того, как там полазили. Это дало повод моей матери и соседям, которые исполняли роль понятых, опротестовать результаты обыска, ведь так могли и пулемет найти. В результате через трое суток благодаря грандиозному скандалу, который закатила моя мать, пообещавшая дойти до Москвы (а все знали, что она на это способна), меня выпустили из-под стражи и заменили тюремное содержание на подписку о невыезде из города.

На период следствия я отошел от всех общаковых дел, так как сотрудники краевой милиции, разозленные неудачей, искали повод для закрытия меня в тюрьму. Все свои связи и наработки по общаку я передал хабаровским авторитетам Олегу Журавлю и Сергею Шуту, чтобы они, пока буду под следствием, поддержали общак на плаву. А также наказал им на тот случай, если меня закроют в тюрьму, дождаться Джема и передать ему собранные мной для него деньги и информацию.

Однако с поставленными задачами они не справились. Заведенное против меня уголовное дело напугало тогда многих, в том числе и Шута с Журавлем. Открыто отказаться от моего предложения они не решились, опасаясь потерять авторитет, но и привлекать к себе внимание краевой милиции не захотели. Поэтому их никто не мог найти в нужные моменты, и они фактически самоустранились от руководства общаком.

Другие авторитеты, опасаясь милицейского террора, тоже не захотели взять на себя ответственность за краевой общак. Из-за отсутствия единого центра связь между собой потеряли ответственные за районы, поселки и города, в результате чего ранее работавшая без перебоев система, собранная мной из разных составляющих, стала очень быстро на глазах у всех рассыпаться. У меня сердце кровью обливалось от происходящего, но в период нахождения под следствием изменить ничего не мог.