ГЛАВНАЯ	ФОТО	ФИЛЬМЫ	ГОСТЕВАЯ
ПУБЛИКАЦИИ	КНИГА	ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ	ЗАЯВЛЕНИЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ

ГЛАВА 15

ИЗ ОГНЯ В ПЛАМЯ

Из тобольской спецтюрьмы я вышел на свободу 1 августа 1986 года с надзором и без единой копейки. Деньги на дорогу прислала мать.

Джем передал через меня своим друзьям, находившимся в городе Комсомольске, письма, в которых попросил, чтобы они помогли мне во всем и прислушались к моим советам. Там же содержались его просьбы, советы и установки как личного, так и общего плана. Написали друзьям Джема и Дато Ташкентский с Колей Якутенком, подтвердившие в своей воровской ксиве, что к нему в тобольской спецтюрьме был сделан воровской подход.

До этого Джем много мне рассказывал о братском круге и главных его принципах: «один за всех, все за одного» и «помощь во всем друг другу». В тот момент, когда мы назвали друг друга братьями, помимо нас в тобольской спецтюрьме находилось еще несколько человек, входивших в этот круг, и в частности комсомольчанин Юра Клим. Освободившись раньше меня на восемь месяцев, он пообещал устроить мне на свободе встречу по высшему разряду вместе с другими братьями.

До Хабаровска я добирался поездом. Из Тюмени отправил Климу телеграмму, в которой указал номер поезда и время прибытия в Хабаровск. Помимо этого отправил ему письмо, в котором объяснил, что еду с надзором и по приезде на место должен встать на учет в милиции, из-за чего приехать в Комсомольск не смогу. Написал и то, что у меня с собой письма от Джема и других воров, а также есть информация, которую нужно передать на словах, и попросил, чтобы меня встретили в Хабаровске.

В Хабаровск прибыл 8 августа утром. В тот же день согласно предписанию встал на учет в районном отделении милиции, а также в краевом управлении внутренних дел. В краевом УВД меня сразу же стали запугивать, заявив, что я им здесь не нужен, и при первой же возможности они меня отправят обратно, пообещав осудить за надзор или по 209-й статье (тунеядство), если не устроюсь в течение месяца на работу.

На воле я не был 15 лет. Последние 8 лет сидел за пределами Хабаровского края. Обо мне многие слышали, но из близких друзей на свободе никого не было. По приезде в Хабаровск, кроме матери и друга детства Вити Белокурова, который в лагерях и тюрьмах не сидел, меня никто не встретил. Из Комсомольска не приехали вообще. Помощи от «братьев» я не дождался, хотя в ней очень тогда нуждался.

Неоднократно говорил Климу по телефону, чтобы ко мне приехали за письмами Джема, и напоминал, что есть информация, которую нужно передать на словах. Но получал ответ: «На воле все не так, как мы представляли себе это в тюрьме. Плюнь на все, устройся на работу и никуда не лезь, если не хочешь неприятностей».

Как уже упоминал, в Комсомольске тогда сформировалась очень сильная оппозиция против Джема, которую возглавили его бывшие друзья дземговцы. Все они когда-то входили в братский круг и являлись самыми крутыми в городе авторитетами. Они ругали Джема, преследовали его сторонников, и милиция им в этом помогала. А наиболее близкие друзья Джема (и в частности Волчок Саша, которого он сделает позднее вором в законе) попрятались по норам, как мыши, и боялись сказать что-либо в его защиту.

Прошел месяц, ничего не менялось. Я очень сильно переживал. Больше всего угнетала неопределенность. Сам поехать в Комсомольск с целью передать письма и разобраться в обстановке не мог, так как находился под надзором, а оттуда никто не приезжал. Рядом со мной тогда в Хабаровске не было никого, кому бы я мог довериться в серьезных вопросах.

Мать, заметив мое беспокойство, поинтересовалась о причине. А когда узнала, в чем дело, сказала: «Не переживай, я сама поеду и передам эти письма». Матери шел уже шестьдесят шестой год, но иных вариантов не было. Пришлось передать воровские письма через нее. Передал я Волчку, Климу и другим близким друзьям Джема также и свои письма, в которых изложил все то, о чем хотел поговорить с ними при личной встрече.

От Хабаровска до Комсомольска 400 километров – ночь пути на поезде. По телефону и адресу, которыми я снабдил мать, она нашла Клима и отдала ему письма лично в руки. Взяв от него расписку, что он все получил, мать приехала в Хабаровск. Никакой реакции на переданные мной письма не последовало. На этом моя связь с «братским кругом», о котором так много хорошего рассказывал Джем, закончилась.

Ко всем прочим неприятностям у меня возникли проблемы с устройством на работу. В то время частного предпринимательства, кооперативов и акционерных обществ еще не было, а государственные предприятия судимых людей брали неохотно. Когда я в поисках работы стал ходить по организациям, то у меня везде, как это положено, спрашивали трудовую книжку. И когда узнавали, что трудовой книжки нет, специальности не имею и восемнадцать лет провел в заключении, тут же отказывали.

После освобождения прошел почти месяц, вопрос с работой не решался. В краевом УВД меня предупредили, что если в течение ближайших недель не устроюсь на работу, то отправят в тюрьму по 209-й статье за тунеядство. Положение становилось критическим, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в последний момент друг детства Витя Белокуров не помог устроиться в строительную организацию, в которой сам работал прорабом.

Недалеко от моего дома заканчивалось строительство центрального рынка, шли отделочные работы. Туда я и попал в качестве ученика плиточника-мозаичника. Так в 35 лет я наконец-то приобрел специальность, правда, выше ученика подняться не успел. Ученическую зарплату, как сейчас помню, мне установили 30 рублей в месяц, со средней в то время 150–200. Но я и этому был рад, так как одной проблемой стало меньше, и появился шанс задержаться на свободе.

Бригада, куда я попал, состояла из двенадцати человек, четырех мужчин (включая меня и бригадира) и восьми женщин. Работа – тяжелая, так как шла тогда в основном напольная мозаика. Приходилось с утра до вечера закидывать в бетономешалку цемент, щебенку и красители, а затем полученный раствор подтаскивать к мастерам.

О том, что я отсидел 18 лет, знали почти все на стройке, и за 30 рублей в месяц меня бы никто не заставил таскать тяжелые носилки и ворочать лопатой раствор и гравий. Тем более что Витя Белокуров, по протекции которого я устроился на работу, имел в этой организации большой вес. Однако мне не позволяла совесть смотреть на то, как на моих глазах занимались тяжелой работой женщины, и я, вместо того чтобы учиться тому, как правильно класть мозаику и плитку, почти весь день не выпускал из рук лопату и тяжелые носилки. Причем делал это почти даром.

В таком режиме проработал более месяца. Осень, сырость, сквозняки. К физическому труду не привык. Организм после лагерей и тюрем ослаблен. Через некоторое время почувствовал недомогание, и в слюне появились прожилки крови. Во время медицинского обследования обнаружили очаговый туберкулез легких, после чего попал в городской тубдиспансер, где пробыл более полугода.

В тубдиспансере находилось много бывших заключенных. Пьянки и драки происходили чуть ли не ежедневно, и никто не знал, как это остановить. Выгнать на улицу больного с открытой формой туберкулеза нельзя, ибо это опасно для общества, а другие меры результатов не давали. Многие, зная о том, что им мало осталось жить, злоупотребляли алкоголем и наркотиками. И это приводило к беспорядкам.

По приходу в городскую туббольницу я собрал всех наиболее здравых из числа ранее судимых и серьезно с ними на эту тему поговорил. Затем расставил ответственных на всех пяти этажах. В обязанность им вменил следить за порядком и извещать меня о любых инцидентах. Рядом на этой же территории находился пятиэтажный корпус краевой туббольницы, там я тоже на всех этажах поставил старших, а над ними – ответственного за весь корпус.

К тому времени немного осмотрелся и стал расширять круг общения. До обеда проходил процедуры, пил таблетки, делал уколы. После обеда ездил по районам и беседовал с уличными авторитетами, которые были обо мне наслышаны. Наиболее достойных, на мой взгляд, ставил ответственными за районы, в которых они жили, требуя от них в первую очередь наведения порядка. А также на добровольных началах организовал в каждом районе общак для помощи тем, кто находился в неволе.

До моего освобождения в зоны Хабаровского края завозили воров в законе: Коку Коберидзе, Паату Члаидзе и Резо, с которыми у меня в местах заключения сложились близкие отношения. Но к моменту моего освобождения и приезда в Хабаровск в 1986 году на всем Дальнем Востоке не было ни одного вора в законе ни в тюрьмах, ни в лагерях, ни на свободе. А также не было никого, кто действовал бы от их имени.

В местах заключения воровская идея к тому моменту уже пустила корни, что послужило, с одной стороны, фактором объединяющим, а с другой – сдерживающим анархию и беспредел. Однако на свободе все обстояло иначе, каждый творил что хотел. Создалось много уличных группировок, которые не признавали никаких законов и авторитетов, кроме своих собственных, и постоянно враждовали между собой.

Так как в неволе я объединял заключенных, боролся с несправедливостью и пресекал беспредел, то и на свободе стал заниматься тем же. Обстоятельства сложились так, что уже через два месяца после того, как оказался в больнице, мне удалось создать городской общак для помощи тем, кто находился в неволе. Ко мне в тубдиспансер стали съезжаться авторитеты со всего города для решения всевозможных вопросов. Мое слово стало решающим.

Перед каждым районом я поставил задачу наладить дорогу в ту или иную колонию, а так как у многих сидели в лагерях друзья, и они их персонально до этого «грели», то поставленная мной задача решилась быстро. За короткое время мне удалось наладить связь со всеми зонами Хабаровского края и установить контакты с находящимися там авторитетами. Связь поддерживал через записки, которые писались с моих слов (свой почерк в таких случаях старался не светить, так как эти записки иногда перехватывались).

Зоновских авторитетов поставил в курс, что в связи с неблагополучным положением на свободе и тем, что на Дальнем Востоке нет воров, беру на себя ответственность за организацию краевого общака и наведение порядка в Хабаровском крае. А также официально заявил, что к Джему при мне в тобольской спецтюрьме был сделан воровской подход, и с тех, кто откажется принимать его в этом качестве, спрос будет жесткий.

В Хабаровске, где я находился, общаковое движение распространилось очень быстро. Собирались деньги, сигареты, чай и продукты питания, затем все это распределялось по зонам и тюрьмам. Оказывалась помощь тем, кто освобождался из мест заключения, решались спорные вопросы, восстанавливалась справедливость, пресекался беспредел. Когда эта информация вышла на всеобщее обозрение, ко мне стали подтягиваться авторитеты со всего Хабаровского края. Я выбирал более достойных и ставил их ответственными за города и поселки, в которых они жили, требуя организации общака, но в первую очередь пресечения уличного беспредела и наведения порядка.

Через несколько месяцев после моего освобождения общаковое движение неожиданно для всех распространилось по всему Хабаровскому краю. Только в Комсомольске, которым Джем всегда гордился и ставил всем в пример, было затишье – до такой степени они там были запуганы. Впервые я увидел в Хабаровске Клима и Волчка лишь через полгода после своего освобождения, когда общаковое движение уже набрало ход и им было стыдно оставаться в стороне. Но и после этого они вели себя осторожно и почти нигде не высовывались.

К тому времени мне удалось нейтрализовать оппозицию против Джема в Хабаровском крае уже окончательно. В моем лице общаковое движение, справедливость, порядок, воровская идея и Джем в качестве вора в законе слились воедино. Противостояние чему-то одному расценивалось как противодействие всей системе. Все авторитеты оказались перед выбором: либо поддерживают созданную мной общаковую постановку, а значит и Джема, либо теряют право голоса в криминальном мире.

Столь серьезное движение в краевом УВД, безусловно, заметили, да и не только там, ибо ничего подобного на территории СССР еще тогда не было. Кое-что схожее имело место в Грузии, но лишь поверхностно. Общаки в Грузии считались воровскими, и пользоваться ими могли только «законники». Остальным арестантам в местах заключения перепадали кости с барского стола, да и то лишь тем, кто находился рядом с ворами.

Грузинские «законники», которых к моменту моего освобождения в 1986 году насчитывалось несколько сотен, держались обособленными группами (а точнее, кланами). Единого центра, во главе с одним или несколькими общепризнанными лидерами, они не имели. В каждом грузинском городе были свои воровские общаки и авторитеты, которые исходили в первую очередь из интересов ближайшего окружения.

Мне удалось без помощи воров, братского круга или какой-либо иной организации создать на свободе в Хабаровском крае единую общаковую постановку, стержнем которой была воровская идея, но во главе которой стоял не вор. Более того, созданный мной общак предназначался не для кучки избранных, а для всех порядочных арестантов. Сам я не задавался целью стать вором в законе, ибо видел свое призвание в ином, и смотрел на все происходящее как на явление временное.

В целом современная воровская идеология мне не нравилась, так как позволяла строить отношения между людьми не с позиции общей для всех справедливости и правды, а исходя из интересов элиты. Я был неоднократным свидетелем того, как людей правых делали неправыми и прикрывались при этом фразой: «воровские поступки не обсуждаются». Однако ничего более подходящего для объединения уличных авторитетов на свободе, с целью наведения порядка и восстановления справедливости я тогда не видел.

Прикрывшись воровской идеей, я проводил фактически свою политику, в основе которой лежали принципы честности, порядочности и справедливости для всех, а не для кучки избранных. И благодаря этому, а не из любви к ворам, были восприняты на свободе в Хабаровском крае общаковая постановка и первый дальневосточный вор в законе Джем, которого до моего освобождения многие воспринимали отрицательно.

Возникшая ситуация застала руководство краевого УВД врасплох. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что вначале мои начинания никто не воспринял всерьез. На меня смотрели как на психически ненормального, которому надоело жить на свободе. Никто не сомневался в том, что вопрос о моей изоляции дело решенное, и в этом не ошибались. Задачу по моей нейтрализации поручили отделу по борьбе с организованной преступностью при краевом УВД, что не являлось ни для кого секретом.

Боялся ли я? Безусловно. Ведь шансов на благополучный исход почти не было. Но так как не привык отступать перед трудностями, то лез туда, куда нормальный человек, казалось бы, лезть не должен. И этим сильно всех удивлял. Никто не мог понять, для чего мне это нужно. Да я и сам этого не знал. Что-то изнутри толкало на борьбу с несправедливостью и объединение людей, а почему это делаю, не задумывался. В результате почти постоянно сталкивался с лишениями и гонениями, но никогда не отступал.

Со временем возникла уверенность, что нет на Земле такой силы, которая смогла бы меня остановить. Кроме физической смерти. А в феврале 1994 года, когда Божественные Силы открыли мне будущее человечества, я понял, что и физически меня уничтожить невозможно. Но это особая тема, которой коснусь позднее, а сейчас вновь вернусь к событиям, выше затронутым.

Как уже подчеркивал, вопрос о моей нейтрализации был для краевых властей делом решенным, и никто не сомневался в том, что произойдет это быстро. По обкатанным сценариям можно было изолировать за тунеядство (в случае проблемы с работой); за надзор (после трех нарушений); за хулиганство (это можно подстроить); за хранение наркотиков (их можно подкинуть); за изнасилование (его можно инсценировать), а также за кражи, грабежи, убийства и т. д. (через подтасовку фактов).

Тем, кто был в курсе этих событий, казалось, что все предрешено и финал наступит быстро. Но неожиданно для всех ситуация затянулась. Произошло это потому, что я лежал тогда в туберкулезном диспансере, а также по ряду иных причин и обстоятельств, благоприятно для меня сложившихся.

Во-первых, отпал вопрос с работой. А что касается всего остального, то и здесь желающих упрятать меня в тюрьму ожидало разочарование: алкоголь и наркотики я не употреблял; сомнительных компаний избегал; криминалом не занимался; из женщин, кроме Ирины (будущей жены), ни с кем не общался; после восьми часов вечера, согласно надзору, из здания больницы не выходил; к своему окружению и к тому, что происходило вокруг, присматривался внимательно и контролировал каждый свой шаг.

В результате прошло более полугода. За это время меня неоднократно пытались нейтрализовать, но безуспешно. Созданная мной общаковая постановка понравилась многим, так как строилась на принципах справедливости, взаимопомощи и порядка. Исходя из этого, желающих подключиться к общаковому движению, несмотря на противодействие со стороны милиции, становилось с каждым днем все больше.

Как говорится в таких случаях: «нет худа без добра». Туберкулез легких – болезнь опасная, но не свались она на меня в тот момент, мог потерять и свободу, и жизнь. Сейчас, когда пишу эти строки, у меня легкие в порядке и вообще на здоровье не жалуюсь. Более того, до сих пор нахожусь на свободе и успел много хорошего сделать для людей.

Теперь снова вернусь к прерванному разговору. Убедившись в том, что зацепить в больнице трудно, меня стали вызывать в краевое УВД и запугивать: «Ты что мутишь воду?! Мы все равно тебя посадим! Остановись!» В ответ я спрашивал: «В чем моя вина? В том, что помогаю людям? Или в том, что руками уличных авторитетов пресекаю уличный беспредел?» Но вместо ответов на свои вопросы слышал оскорбления и угрозы.

Неоднократно пытался объяснить руководству УВД, что не враг им, а тем более простым людям, так как свои способности и возможности направляю во благо общее. И не воевать со мной нужно, а помогать. Где и когда такое было, чтобы криминальные авторитеты боролись на свободе с уличным беспределом и следили за порядком?! Однако мои пояснения не принимались. В моем лице видели уголовника, который должен сидеть в тюрьме, а если находиться на свободе, то лишь в роли осведомителя. Другие варианты отсутствовали.

В результате произошло то, что и должно было произойти. В мае 1987 года меня выписали из больницы. А через два дня после этого в квартиру, где мы жили вдвоем с матерью, нагрянули сотрудники краевой милиции, которые нашли в моей комнате неизвестно откуда взявшийся шарик анаши размером с пятикопеечную монету. В то время этого достаточно было для того, чтобы осудить на несколько лет.

Анаша – это наркотик растительного происхождения, ее добавляют при курении в табак. Несмотря на то, что почти все, включая милицию, знали о том, что я вообще не курю, меня тут же после обыска, не разрешив даже переодеться, закрыли в камеру предварительного заключения (КПЗ), куда водворяют перед отправкой в тюрьму.

Однако кое-что милиционеры упустили, будучи уверены в своей безнаказанности, понятых пригласили не до начала обыска в моей комнате, как положено по закону, а после того, как там полазили. Это дало повод моей матери и соседям, которые исполняли роль понятых, опротестовать результаты обыска. В результате через трое суток благодаря грандиозному скандалу, который закатила моя мать, меня выпустили из-под стражи и заменили содержание в тюрьме на подписку о невыезде из города.

На период следствия я отошел от всех общаковых дел, так как сотрудники краевой милиции, разозленные неудачей, искали повод упрятать меня за решетку. Все свои связи, концы и нужную информацию передал хабаровским авторитетам Олегу Журавлю и Шуту Сергею, чтобы они, пока буду находиться под следствием, поддержали общак на плаву. А также наказал им на случай, если меня закроют в тюрьму, дождаться Джема и передать ему собранные мной для него деньги и информацию.

Однако с поставленными задачами они не справились. Заведенное против меня уголовное дело напугало тогда многих, в том числе и Шута с Журавлем. Отказаться открыто от моего предложения они не решились, опасаясь потерять авторитет, но и привлекать к себе внимание краевой милиции не хотели. Поэтому их никто не мог найти в нужный момент, и они, по сути, самоустранились от руководства общаком.

Другие авторитеты, опасаясь милицейского террора, тоже отказались взять на себя ответственность за краевой общак. Отсутствие единого центра привело к тому, что связь между собой потеряли ответственные за районы и города. И, как следствие этого, четко отлаженная и работавшая ранее без перебоев система, собранная мной из разных составляющих, стала быстро на глазах у всех рассыпаться. У меня сердце кровью обливалось, глядя на происходящее, но в период нахождения под следствием изменить ничего не мог.

ГЛАВА 16

ПРИЕЗД ДЖЕМА

Джем освободился из тобольской спецтюрьмы в июле 1987 года, в тот момент, когда я еще находился под следствием и надзором. Путь до Комсомольска, где его ждали жена и сын, а также старший брат и друзья, проходил через Хабаровск, куда он прилетел на самолете.

Поезд в Комсомольск отправлялся поздно вечером. В Хабаровске Джем пробыл более полудня, но встретиться нам не удалось. Те, кто приехал за ним из Комсомольска, скрыли от меня его прилет из опасения, что я расскажу ему об их трусливом поведении, и в частности о том, как они боялись приехать за его письмами. А когда он поинтересовался обо мне, его обманули, сказав, что я знал о его прибытии, и почему меня нет, им неизвестно.

Более того, ему преподнесли ситуацию в Хабаровске в искаженном виде, заявив, что движений здесь нет, найти меня невозможно, и единственные, кто еще как-то шевелится, – это Чайник и Бич. После этого Джем назначил последних ответственными за Хабаровск (чего не должен был делать до встречи со мной), а также ввел обоих (для лучшего контроля) в братский круг.

Я действительно временно отходил от общаковых дел, чтобы не дать краевой милиции за меня зацепиться, но сделал это лишь на период следствия, о чем поставил в известность всех ответственных за города и районы. Более того, передавая полномочия Шуту и Журавлю, рассчитывал на то, что они будут держать меня в курсе событий. И не моя вина в том, что они самоустранились и пустили все на самотек.

Относительно того, что меня невозможно найти, встречавшие Джема соврали, так как после восьми часов вечера я ежедневно находился дома в связи с надзором, и телефон мой знали очень многие. Более того, в момент предположительного проезда Джема через Хабаровск я просидел два дня без выхода в своей квартире, надеясь на то, что мне позвонят. Но – не позвонили.

Теперь расскажу коротко о Володе Чайнике и Саше Биче, которых Джем поставил без согласования со мной ответственными за Хабаровск. В городе они появились месяца за полтора до того, как на меня завели уголовное дело. Оба освободились с 5-й совгаванской зоны. Я находился тогда в туббольнице, и они, согласно установленному этикету, пришли ко мне для того, чтобы поставить в курс о своем прибытии в Хабаровск.

В процессе разговора я рассказал им все необходимое по поводу общаковой постановки и предложил после того, как обживутся и осмотрятся, взять ситуацию в своих районах под контроль, то есть стать там ответственными. Бич жил в районе автобусной остановки «Большая», Чайник – в районе остановки «Второй Хабаровск». Но после этого я их больше не видел.

Через какое-то время до меня дошла информация, что они собрали банду в несколько десятков человек, пьют с утра до ночи водку, курят анашу, грабят и избивают всех, кто подвернется под руку, и не обращают внимания на замечания моих людей. Узнав обо всем этом, я вызвал обоих к себе на беседу, но, испугавшись ответственности, они не пришли.

После этого я дважды выезжал со своими людьми в те места, где они собирались, чтобы с ними разобраться, но они успевали спрятаться. Рано или поздно я бы их поймал и поставил на место, как это делал со всеми иными беспредельщиками, но, на их счастье, на меня завели уголовное дело, и я отошел от общаковых и уличных дел.

Надеясь на то, что меня упекут за решетку, и не видя никого, кто мог бы их остановить, они обнаглели и стали беспредельничать не только в своих районах, но и в соседних, увеличив при этом свою банду в несколько раз. Но когда поняли, что дело против меня может быть закрыто, а также зная, что в ближайшее время освободится Джем, – забеспокоились.

Как мне известно, у Чайника и Бича никогда не было близких отношений в зонах с Джемом и его друзьями из Комсомольска, и каким образом они нашли друг друга на свободе (в то время как комсомольчане при мне почти не появлялись в Хабаровске), я до сих пор не могу понять. Думаю, что свел их вместе страх перед приездом Джема, так как опасались моих разоблачений.

В связи с этим их позиция была мне понятна. Но поведение Джема после его выхода на свободу вызывало много вопросов. Еще будучи в тобольской спецтюрьме, он знал о том, что я после освобождения создал в Хабаровском крае общаковое движение, поднял его личный авторитет и разгромил его оппозицию. Поэтому мне было непонятно, почему он до встречи и разговора со мной назначил ответственными за хабаровский городской общак двух беспредельщиков Бича и Чайника.

В начале августа, после окончания у меня надзора и закрытия моего уголовного дела, за недоказанностью вины, я приехал в Комсомольск. В мою честь Джем устроил застолье. Мы уединились с ним в отдельной комнате, где я рассказал ему о событиях последнего года и о том, как трусливо вели себя его друзья на свободе, предложив повторить все это в их присутствии. Но Джем увел разговор в сторону, так как ему было стыдно за своих братьев-дземговцев, которых он всегда всем ставил в пример.

Не знаю, каким образом Джем разбирался со своими друзьями, которые фактически его предали (а в том, что он разбирался с ними, я не сомневаюсь), но после нашего разговора все, как и раньше, за исключением Клима, остались рядом с ним. Что касается их обмана по поводу Хабаровска и меня лично, то этот разговор он вообще замял. Последние же, после того как я рассказал о них правду, меня возненавидели.

В отношении Бича и Чайника Джем также не захотел ничего менять, заявив, что они исправятся. А когда я выразил сомнение, сказал, что поставил их ответственными за Хабаровск в качестве ширмы, чтобы увести из-под удара милиции меня. И после этого заверил, что без моего ведома они не будут делать ни одного серьезного шага. А им, как я впоследствии узнал, он после нашего разговора сказал, чтобы прислушивались ко мне лишь формально, а подчинялись лишь ему.

Вначале мне казалось, что Джем допускает ошибки из-за того, что его вводят в заблуждение люди из его окружения, но потом понял, что он все делает сознательно. Причина в том, что он привык быть везде первым, не терпит рядом с собой ярких личностей и ценит в своем окружении не умных, честных и порядочных людей, а тех, кто находится от него в зависимости и готов выполнять любые его указания.

Такие как Чайник и Бич, привыкшие решать вопросы не умом, а силой, были ему и понятны, и удобны, ибо допускали ошибки и попадали через это от него в зависимость. Со мной из-за того, что я вел трезвый образ жизни и контролировал каждый свой шаг, все обстояло иначе. Меня трудно поставить в зависимость, невозможно навязать то, что считаю неприемлемым, и небезопасно разговаривать с позиции силы.

Джем, безусловно, был мне благодарен за то, что я сделал для него на свободе, но после того как у него все наладилось, я стал ему неудобен. Поэтому он и решил опереться в Хабаровске на Бича и Чайника, которые, почувствовав поддержку, направили свои усилия не на помощь тем, кто находился в неволе, и борьбу с беспределом, а на укрепление своих личных позиций. Пьянство, наркомания, поборы и избиения возобновились с новой силой, но уже под прикрытием Джема.

При построении общаковой постановки я ставил на первое место порядок, на второе – добровольные сборы на общак, на третье – помощь находящимся в неволе. Но беспредельные действия Бича и Чайника, направленные на усиление личной власти и улучшение собственного положения, мне в этом мешали. В результате криминальный мир Хабаровска разделился на две части: все, кто стремился к справедливости, порядку и помощи тем, кто находился в неволе, объединились вокруг меня, а привыкшие жить во благо свое личное и решать вопросы с позиции силы подтянулись к Бичу и Чайнику.

Милиции деятельность последних была выгодна, так как позволяла держать ситуацию под контролем и в случае необходимости вмешиваться. Чайник, Бич и их окружение собирались, как правило, в одних и тех же местах, где пьянствовали с утра до ночи, и там же по пьянке обсуждали многие вопросы. Наиболее желанными в их компании были те, кто приносил наркотики и водку, поэтому рядом с ними постоянно находились тайные пособники милиции, которые переводили пьяные разговоры в нужное им русло. Это позволяло милиции не только получать необходимую информацию, но и стравливать уличных авторитетов.

Очень скоро это многие поняли, и в окружении Бича и Чайника к весне 1988 года не осталось ни одного уважающего себя человека. К тому времени мне удалось собрать доказательства, что общаковые деньги и наркотики, попадавшие в их руки, использовались ими в личных целях, под прикрытием отправки в лагеря и тюрьмы. В преступном мире это не прощалось. Когда я предоставил эту информацию Джему, он вызвал Бича и Чайника в Комсомольск. Но те не приехали.

Убедившись в том, что его указание проигнорировано, Джем разозлился и написал общаковую ксиву, адресованную всем хабаровским авторитетам, в которой объявил, что Бич и Чайник отстраняются от всех общаковых дел и должны быть доставлены к нему немедленно. Эту ксиву он дал мне и попросил доставку последних к нему проконтролировать.

По приезде в Хабаровск я пригласил Бича и Чайника к себе, но они заявили, что будут разговаривать только на своей территории, то есть в том районе, где жил Чайник. Тогда я приехал к ним сам, с десятком авторитетов из разных районов. Когда зачитал содержание Джемовской ксивы, Бич сказал, что в Комсомольск поедет, а Чайник, будучи как всегда изрядно выпившим, заявил, что решению Джема не подчинится, после чего по его сигналу место, где происходил разговор, окружили человек тридцать из его банды.

Я не стал доводить дело до крайности, так как со стороны Чайника все были пьяны, но перед тем как уехать со своими людьми, официально заявил, что со всех, кто не сделает нужные выводы, будет жесткий спрос. После этого позвонил Джему и рассказал о результатах встречи. Узнав о поведении Чайника и его окружения, Джем пришел в ярость и сказал, что виновных нужно наказать, а меня попросил проконтролировать все это лично.

В тот же день я связался с городскими авторитетами, которые меня поддерживали, и попросил их к назначенному часу подтянуться со своими людьми в тот район, где находился Чайник, чтобы наказать его и тех, кто окажется на его стороне. Это известие многие встретили с радостью, так как Чайник и его обнаглевшее окружение уже всех достали.

В назначенное время к намеченному месту подтянулось очень много людей, прочесали весь район, проверили все блатхаты, но ни в тот день, ни позднее не смогли никого поймать. Чайник со своим ближайшим окружением исчез. Остальные члены его банды по моему указанию поступили в подчинение ответственных за те районы, в которых они жили.

На какое-то время Чайник из поля зрения выпал. Но месяца через полтора я узнал, что он прячется с ближайшими друзьями-собутыльниками в одном из отдаленных районов города и ругает меня по пьянке. Но так как он никуда не лез и на обстановку в городе не влиял, я не стал обращать на его пьяный бред внимание и через какое-то время о нем забыл. Затем услышал краем уха, что он умер от цирроза печени. По другой версии, услышанной позже, его во время пьяной ссоры убил один из друзей-собутыльников.

Бича, после того как ему зачитали общаковую ксиву от Джема, я больше не видел, и как сложилась его жизнь в дальнейшем, не знаю. Он меня не интересовал, так как находился под влиянием Чайника и на обстановку в городе мало влиял. По некоторым сведениям, он уехал из Хабаровска почти сразу же после нашего разговора.

После ухода с арены Бича и Чайника на поверхности остались только те уличные авторитеты, которые придерживались моей линии, тогда как пьяницы, наркоманы и хулиганы ушли после ряда предпринятых мной мер в подполье, в результате чего обстановка на улицах города изменилась в лучшую сторону.

Возникшие изменения поставили краевую милицию в очень сложное положение. С одной стороны, я ратовал за порядок, а с другой – не вписывался в их схемы. Такие как Чайник и Бич, занимающиеся пьянством, наркоманией и хулиганством, были понятны, подконтрольны и уязвимы. Их можно припугнуть, завербовать и посадить в тюрьму. Со мной все обстояло иначе: меня нельзя было запугать и завербовать, и совсем не просто, как показало время, упрятать в тюрьму.

Я неоднократно предлагал руководству краевой милиции сотрудничать в вопросах наведения порядка и пресечения уличного беспредела, опираясь при этом на принципы честности, порядочности и справедливости, но мои предложения постоянно отвергались. Они не допускали даже мысли о том, что можно решать вопросы на равных с уголовником. По их понятиям, я или должен сидеть в тюрьме, или находиться на свободе под полным контролем. Иные варианты ими не рассматривались.

Аналогичная ситуация возникла и во взаимоотношениях с Джемом. С одной стороны, ему нравилось, что благодаря мне Хабаровск находился под его контролем, но с другой – беспокоил мой сильно возросший авторитет и проводимая мной политика. Я опирался на принципы общей для всех справедливости и правды. Для Джема существовало несколько правд: для воров – одна, для братского круга – другая, для остальных в зависимости от обстоятельств – третья. Исходя из этого, я его не устраивал.

Таким образом, я оказался между двух огней. С одной стороны давила милиция, с другой – Джем и его окружение. И те, и другие видели только два варианта: или полный контроль надо мной, или мой уход со сцены. Иное в отношении меня не предусматривалось.

Джем сильно злоупотреблял спиртным и зачастую уходил в запои. Его ближайшее окружение состояло сплошь из наркоманов. Для милиции они были уязвимы, подконтрольны, понятны. Со мной все обстояло иначе. Я был непонятен, независим и неуязвим, поэтому представлял для многих большую опасность. Вскоре заметил, что интриги и провокации, сыпавшиеся на меня с обеих сторон, стали более согласованными, ибо в окружении Джема имелись провокаторы, работавшие на милицию.

К тому времени рядом со мной опять оказался Шут Сергей, который пришел ко мне осенью 1987 года, в момент моего возвращения к общаковым делам. Извинившись за то, что не оправдал моих надежд в то время, когда я находился под следствием, он поклялся, что впредь не подведет и будет надежным и преданным помощником.

Как выяснилось позже, он был завербован милицией в 1986 году, когда находился в хабаровской тюрьме под следствием. Ему грозил большой срок, но вдруг неожиданно для всех его дело прикрыли, и он оказался в начале 1987 года на свободе. После этого с рекомендательным письмом от Курносого Саши, ответственного за хабаровскую тюрьму, Шут пришел ко мне именно в тот момент, когда я закреплял общаковую постановку и мне нужны были толковые помощники.

Оказавшись рядом, Шут помогал мне во многих вопросах. А когда на меня завели уголовное дело, я передал ему свои полномочия и информацию по общаку. В свою очередь он слил эту информацию в краевое УВД, которое использовало ее для борьбы с общаковой постановкой. Естественно, я этого не знал, поэтому, когда он пришел ко мне вторично, был ему рад. С первых же дней он проявил себя положительно и через некоторое время оказался в числе моих близких друзей.

И вот однажды из хабаровской тюрьмы вышла на свободу ксива, в которой говорилось о том, что Шут работает на милицию. Написали ее два хабаровских авторитета, Хенс Володя и Нагора Толик, кому-то из окружения Бича и Чайника, после чего последние стали публично высказываться, что Шут – мусорской пособник. В результате об этом узнали многие хабаровские авторитеты, а также Джем и его окружение.

В связи с тем, что эта информация исходила от людей, настроенных ко мне и моему окружению враждебно, я заподозрил провокацию. С другой стороны, настораживало поведение Шута, который не предпринимал никаких шагов для защиты своей чести и достоинства, хотя прекрасно знал, откуда дует ветер. Более того, он избегал встречаться с теми, кто его грязью поливал.

А когда я потребовал у него пояснений, он сказал, что рад бы что-то предпринять, но не знает, что нужно делать. При этом поклялся, что не чувствует за собой вины и считает, что это месть со стороны Бича и Чайника за то, что он находится не с ними, а рядом со мной. После этого я ему пообещал, что займусь этим вопросом лично, но если выяснится, что он меня обманул, то спрошу с него за это по всей строгости.

На следующий день отправил в тюрьму на имя Нагоры и Хенса официальную ксиву, в которой потребовал доказательств виновности Шута. И, в частности, написал, что если они не предоставят мне конкретные факты, то действия их будут расценены как мусорская провокация, направленная против меня и моего окружения, со всеми вытекающими из этого последствиями.

В своем ответе они заявили, что не писали ничего плохого о Шуте. На самом деле, как выяснилось позже, писали, но, испугавшись, что не смогут доказать, от всего отказались. После этого я потребовал доказательств у Бича и Чайника, но у тех кроме ксивы, от которой ее авторы отказались, ничего не было. Встретившись в Хабаровске со всеми, кто по этому поводу что-либо говорил, и не найдя доказательств виновности Шута, я выехал вместе с ним в Комсомольск, где после разговора с Джемом с него сняли все обвинения и на этом вопросе поставили точку.

После того как я помог Шуту защитить его честь, он заверил меня в том, что будет надежным и преданным другом до конца своей жизни. И действительно, лучшего помощника у меня тогда не было, в результате чего он к началу 1988 года стал одним из наиболее приближенных ко мне людей. Одновременно с этим он влез в доверие к Джему и оказался по моей рекомендации в братском кругу.

Какое-то время я был Шутом доволен, но к концу 1988 года (после нескольких посещений Комсомольска) он сильно изменился: стал грубым и заносчивым в отношении других людей. Более того, стал переходить иногда за рамки допустимого и во взаимоотношениях со мной. И вскоре выяснилась причина. Как оказалось, Джем пообещал Шуту, что назначит его ответственным за криминальный мир Хабаровска, а чуть позже сделает вором в законе. Я по этой схеме попадал к нему в подчинение или уходил со сцены вообще.

Для себя Джем давно все решил, но для осуществления этих планов требовались основания. В противном случае хабаровские авторитеты, среди которых я пользовался уважением, могли встать в оппозицию не только к Шуту, которого многие недолюбливали, но и к самому Джему. Поэтому он поставил перед Шутом задачу найти против меня какую-либо зацепку, а сгустить краски и сделать из мухи слона для Джема и его окружения проблем не составляло. Но так как я внимательно следил за обстановкой и контролировал каждый свой шаг, сделать это оказалось непросто.

Убедившись в том, что время идет, а зацепиться за меня не удается, Джем решил ускорить события и подойти к этому вопросу со стороны воровских законов. И однажды мне сказал, что раз я на свободе не ворую, то не имею права решать вопросы, где фигурируют люди, занимающиеся воровством. После этого поставил ответственным за криминальный мир Хабаровска Шута, а за мной оставил вопросы общего порядка: сбор общака и отправку гревов в зоны, без права решающего голоса. Но самое обидное заключалось в том, что и сам Джем на свободе не воровал.

Многие хабаровские авторитеты были недовольны решением Джема, но спорить с ним не могли. Он вор, а воровские поступки в криминальном мире не обсуждаются. Таким образом, поднимая на свободе авторитет воров и Джема в частности, я вырастил чудовище, которое, набрав силу, решило со мной расправиться из-за того, что я тащил его к Свету, в то время как для него была более приемлема темная среда обитания.

Добившись своей цели и показав всем, кто в преступном мире хозяин, Джем успокоился. Но дорвавшийся до власти Шут, воспользовавшись благоприятной обстановкой, решил добить меня до конца. Вначале я думал, что он делает это из страха перед возмездием за предательство, но, присмотревшись внимательней, понял, что за его действиями стоит краевая милиция.

В отношении моего неворовского образа жизни Джем в какой-то степени был прав: я действительно не воровал, не употреблял алкоголь и наркотики, никого не унижал и не ругался матом, поэтому по его меркам на роль криминального авторитета не подходил. Шут обладал всеми перечисленными «достоинствами» и всячески их афишировал, подчеркивая этим, что он истинный представитель преступного мира и достоин воровской короны. Но сильно увлекся и расслабился, в результате чего переиграл сам себя.

К тому времени ему удалось подтянуть к себе человек двадцать молодых ребят, занимавшихся карманными и квартирными кражами. Как правило, все, что им удавалось украсть, они приносили Шуту, после чего тот часть наиболее ценных вещей отдавал (авансом за воровской титул) Джему, другую часть оставлял себе, остальное уходило на алкоголь, наркотики, девочек и развлечения для всей компании. Причем все это делалось открыто.

Со временем мне бросилась в глаза одна деталь: тогда как находившиеся рядом с Шутом садились в тюрьму пачками, он сам каким-то непостижимым образом ухитрялся оставаться на свободе. В его квартире сотрудники городской милиции неоднократно изымали краденые вещи, наркотики и оружие, но краевая милиция все уголовные дела против него закрывала. В это же время окружавшие его молодые ребята, слетавшиеся к нему, как мотыльки на огонь, сгорали один за другим и садились в тюрьму пачками.

Собрав доказательства, подтверждающие связь Шута с краевой милицией, я предоставил их Джему. Вначале тот не хотел этому верить, так как ему это было невыгодно. Но после того, как мои слова подтвердили другие авторитеты из Хабаровска, он вызвал Шута для разбирательства по моему настоянию в Комсомольск. При этом Джем тайно надеялся, что тот оправдается, но не учел того, что я бью всегда наверняка.

Информация о том, что я поднял в отношении Шута разговор и имею против него серьезные доказательства, тут же ушла через окружение Джема в краевую милицию, а те в свою очередь передали ее Шуту. Как и следовало ожидать, он в Комсомольск не поехал и бесследно исчез из Хабаровска.

Через несколько месяцев я узнал от людей, которые приехали в Хабаровск из Магаданской области, что Шут находится в их краях, общается там с местными авторитетами, поливает при этом меня грязью и рассказывает всем о том, что я выжил его из Хабаровска при помощи мусоров.

Я пояснил магаданцам, как обстояло все на самом деле, и передал через них общаковую ксиву для магаданской братвы, где изложил все необходимое. После этого Шут куда-то исчез, и я о нем почти забыл. Но через некоторое время узнал, что он, будучи за рулем машины в состоянии наркотического опьянения, разбился насмерть.

К этой истории напрашивается еще один штрих. В то время у меня помимо Шута имелся еще один близкий друг – Валера Протас. В тот момент, когда мы с ним близко сошлись, а произошло это осенью 1987 года, у него был серьезный конфликт с Гогой Качехидзе, Киселем Витей и Володей Протасом, которые имели тогда в Хабаровске большой вес.

Володя Протас был младшим братом Валеры, но они до такой степени друг друга ненавидели, что желали друг другу смерти и старались претворить это в жизнь. Причем, как уже подчеркивал, за Володей Протасом стоял серьезный круг людей, которые тоже хотели его старшего брата убить и делали для этого все возможное. Я вмешался в этот конфликт и через свой авторитет его погасил. Валера был мне благодарен и клялся в преданности и дружбе, но когда Шут с подачи Джема стал плести против меня интриги, оказался на их стороне и причинил мне много зла.

Когда Шут проиграл и спрятался в Магаданской области, то Протас тут же уехал в Приморский край и стал там поливать меня грязью. Затем в пьяной драке кого-то порезал ножом и оказался в тюрьме. Освободившись в 1993 году, не успокоился и, вернувшись в Приморский край, продолжал меня ругать, а еще через несколько лет закончил жизнь самоубийством, когда его хотели арестовать за серию убийств. Его брат Володя тоже причинил мне много зла в тайной борьбе за власть над городом, но через какое-то время погиб от рук своих ближайших друзей, с которыми что-то не поделил.

Теперь продолжу прерванный рассказ. После бегства Шута криминальный мир Хабаровска оказался к лету 1989 года под моим полным контролем. Желающих становиться на моем пути больше не было. Джем после очередной неудачи всячески подчеркивал наши с ним дружеские отношения. Положение в городе изменилось к лучшему. Произошла переоценка ценностей, и на поверхности остались только те криминальные авторитеты, которые придерживались моей линии. Пьяницы, наркоманы и хулиганы затаились. Беспредела стало меньше, так как все знали, что за это придется отвечать.

Возглавляемый мной хабаровский общак строился на добровольной основе и напоминал профсоюзы. Все его поддерживающие попадали под особую защиту авторитетов, которые имели отношение к общаку. За этим я следил лично. В результате желающих подключиться к общаковому движению становилось с каждым днем все больше.

Каждый район имел свой общак и был закреплен за какой-либо зоной. Без моего ведома ничто никуда не отправлялось. Со своей стороны я строго следил за тем, чтобы все уходило по назначению. Основную часть общаковых денег Джем требовал отправлять ему на воровские нужды (как потом выяснилось, на личные цели). Но и того, что оставалось, хватало для помощи лагерям и тюрьмам, тем более что помимо денег собирались чай, табачные изделия, продукты питания и многое другое, необходимое в тех местах.

Очень быстро информация о том, что происходит в Хабаровске, распространилась по соседним краям и областям, после чего оттуда стали приезжать местные авторитеты с просьбой помочь им создать то же самое. Я отправлял их к Джему, зная, что он не простит мне самостоятельности. Но тот даже в Хабаровске бывал редко, а в соседние регионы вообще не выезжал, поэтому отфутболивал всех обратно ко мне со словами: «Если Пудель согласится к вам приехать, то пусть едет, я не против, но сам приехать не смогу».

Рядом с ним тогда не было никого, кто бы мог решать подобные вопросы, тем более что визитеров из других областей интересовали только я и Джем. Другие авторитеты у них не котировались. Поэтому как-то само собой получилось, что после того, как Джем отстранился от работы с регионами, все это легло на мои плечи, хотя хватало дел и в Хабаровске. Но занимался я этим добровольно.

Начал с Приморского края, который исколесил вдоль и поперек с местными авторитетами (Гузеем, Сенькой, Северком и другими). А когда были поставлены ответственные за города и за весь край в целом, приехал к Джему и рассказал о результатах. Он был доволен, так как, поднимая общаковое движение на основе воровской идеологии, я поднимал этим и его личный авторитет.

После закрепления общаковой постановки в Приморском крае я побывал в Магаданской и Сахалинской областях, где после ознакомления с обстановкой и встреч с местными авторитетами закрепил ответственных за крупные города и за сами области. Чуть позже проводил такую же работу, хотя и в меньшей степени, в Амурской области, где тоже пришлось поездить и пообщаться с людьми немало.

Единственной областью на Дальнем Востоке, которую я тогда не посетил, была Камчатская, так как никто из местных авторитетов не решился взвалить на себя такой груз. Но двумя годами позже освободившийся из заключения Толик Шатен, которого Джем поставит ответственным за Камчатскую область лично, начнет строить общаковую постановку в своем регионе, после нашего с ним общения, по моей схеме.

О результатах своей деятельности в регионах я ставил в курс Джема и характеризовал всех поставленных мной ответственных. Он, как правило, мои решения не оспаривал и соглашался со всеми, кого я предлагал. Более того, в благодарность за то, что я способствал усилению его влияния в соседних краях и областях, он демонстрировал публично наши с ним близкие отношения.

В моменты моих приездов в Комсомольск Джем тогда откладывал все иные дела, возил меня по общим знакомым, устраивал в мою честь застолья, организовывал коллективные выезды на природу с шашлыками, вином и т. д. Но продолжалась эта идиллия недолго. К концу 1989 года его обеспокоил мой сильно возросший авторитет, и наши отношения стали ухудшаться.

Безусловно, я был нужен ему, как и раньше, но не в качестве равноправного друга, а как подконтрольный исполнитель. К тому времени я оказался единственным в его окружении человеком, которого он не смог поставить перед собой на колени, и это его раздражало. Он пытался загнать меня в нужные рамки и с позиции воровских законов, и при помощи братского круга, и через всевозможные интриги. Но везде терпел поражение, и это распаляло его еще больше.

После неудачи с Шутом, пока у него не было в Хабаровске иной опоры, кроме меня, он всячески демонстрировал наши с ним дружеские отношения. Но после того как в конце 1989 года в городе появился освободившийся из заключения Алым Сергей, наши отношения с Джемом стали переходить все более на официальные.

С Алымом мы знали заочно друг друга давно. Особого веса он ни в местах заключения, ни на свободе не имел, но из-за принадлежности к братскому кругу, к которому я тоже формально принадлежал, Джем попросил меня уделить ему повышенное внимание. И я это сделал. С первых же дней по его приезде в Хабаровск я взвалил на себя все его основные проблемы, включая финансовые, в результате чего неоднократно слышал от него заверения в признательности, верности и дружбе.

Вначале он действительно старался быть полезным и делал все, чтобы войти ко мне в доверие. Но после того как я по просьбе Джема подтянул его к себе совсем близко и сделал вторым после себя человеком в криминальном мире Хабаровска, он резко изменился. Наученный горьким опытом, я сразу понял, откуда дует ветер. И не ошибся. Джем пообещал Алыму (как когда-то Шуту, Бичу и Чайнику), что поставит его ответственным за Хабаровск, а я окажусь у него в подчинении.

Мотивировка была неизменной: «Пудель ведет не воровскую политику, а какую-то иную, непонятную». В связи с этим Джем требовал от Алыма, чтобы тот докладывал ему о каждом моем шаге и нашел такие зацепки, при помощи которых меня можно было бы загнать в нужные ему рамки. Но так как я быстро разобрался в том, кто чего хочет, этот вопрос, к огорчению Джема и его окружения, затянулся более чем на полгода.

И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не события, произошедшие весной 1990 года, после которых Джему пришлось вновь пересматривать наши с ним личные отношения. Алым после этого оказался в дерьме, из которого уже не смог выбраться, а мой авторитет в криминальном мире стал еще выше. О том, что тогда произошло, расскажу ниже.

ГЛАВА 17

ПОСЕЯВШИЙ ВЕТЕР ПОЖНЕТ БУРЮ

Эти события произошли в первой половине 1990 года. Суть их заключалась в том, что достаточно сильная и влиятельная группа, за которой стояли московские, ростовские, кутаисские и иркутские воры в законе задалась целью подмять под себя криминальный мир Дальневосточного региона.

В то время на Дальнем Востоке, кроме Джема, на свободе иных воров не было. В зонах сидели два вора: Володя Хозяйка из Саратовской области и Абулик из Армении. Хозяйка был известен по всей России, Абулика мало кто знал. Оба находились в сангородке недалеко от Хабаровска.

К тому времени воровская идеология на Дальнем Востоке набрала большую силу, и к ворам в криминальном мире относились с уважением. Хозяйке до выхода на свободу оставалось меньше года, и он хотел после освобождения обосноваться в Хабаровске. Джем, не желая делить с ним власть, был против этого категорически. Столкнувшись с противодействием, Хозяйка обратился за помощью к ворам, с которыми поддерживал связь, после чего в начале 1990 года в Хабаровске появился кутаисский вор Ватулик, а через несколько недель после него ростовский вор Яблочка.

Хозяйка и Яблочка сидели до этого вместе во владимирской спецтюрьме и считались друзьями. Ватулика на Дальний Восток делегировал проживавший в Москве авторитетный грузинский вор Арсен. Эти воры появились на Дальнем Востоке в противовес Джему, и за ними стояли очень влиятельные воровские кланы.

Когда Ватулик и Яблочка появились в Хабаровске, то встретил я их с уважением. До этого к нам часто заезжали воры по своим делам, но со временем уезжали. Ватулик и Яблочка, как вскоре выяснилось, уезжать не собирались. Более того, они развили активную деятельность по усилению своего влияния в Хабаровске и стали готовить подходящую почву к освобождению Хозяйки. А чтобы лучше закрепить свои позиции, решили сделать воровской подход к хабаровчанину Китайцу Саше, который Джема недолюбливал.

Расчет их был верный. Как только в Хабаровске появлялся свой вор в законе, так тут же на законных основаниях Джем терял на этот город все права. А вслед за этим он терял контроль и над всем Дальним Востоком, так как Хабаровск находился на пересечении главных дорог и являлся центром Дальневосточного региона.

Единственным камнем преткновения для залетных воров являлся я, так как весь Дальневосточный регион был завязан на мне, а я считался человеком Джема. Поэтому они первым делом решили разобраться со мной. Вначале, зная о моих сложных отношениях с Джемом, хотели перетянуть меня на свою сторону, пообещав, что позиции мои после этого усилятся не только на Дальнем Востоке, но и в других регионах, включая Москву. Но я относился к ним хотя и с уважением, но не как к хозяевам, а как к гостям, и в результате этого наши отношения обострились.

Через некоторое время им удалось подтянуть к себе ряд местных авторитетов, которым они пообещали разные блага и поддержку со стороны московских и иных воров. Более того, им удалось переманить на свою сторону и Алыма, о котором я рассказывал в предыдущей главе.

Алым считался тогда самым преданным Джему человеком в Хабаровске и намечался им на мое место, но когда понял после общения с Ватуликом и Яблочкой, что за ними стоит реальная сила, в то время как за Джемом никого нет, то очень быстро переориентировался.

Когда залетные воры убедились окончательно, что я не собираюсь идти у них на поводу, то при помощи Алыма и других примкнувших к ним авторитетов стали плести против меня интриги, рассчитывая выбить из-под ног почву. Мое положение усугубляло еще то, что Ватулик и Яблочка были кончеными наркоманами и подлецами, и окружали их такие же наркоманы и подлецы. Как говорится: «Каков поп, таков и приход».

После того как залетным ворам удалось закрепиться в Хабаровске, они стали требовать от меня отчета по городскому общаку. Я не спорил с ними и показывал списки всего, что имелось тогда в Хабаровске и что конкретно куда отправлялось. Но когда они захотели, чтобы я отдал им общаковые деньги и наркотики, занял неприступную позицию, сославшись на Джема, который был против этого категорически.

Наблюдая за образом жизни Ватулика и Яблочки, я знал наперед, что они используют наркотики и деньги в личных целях, и в зоны ничего не попадет. Тем более что отчитываться они ни перед кем не собирались. У меня же все находилось под контролем: за деньги отвечали одни, за наркотики – другие, за курево, чай и продукты питания – третьи, отправкой в зоны занимались четвертые, контролировали пятые. Я со своей стороны контролировал всех и отчитывался за все перед Джемом.

В тот момент я сотрудничал с несколькими кооперативами, которые мне давали стабильный доход. Ватулик и Яблочка не имели личных доходов, но жить хотели красиво. Более того, они находились в зависимости от наркотиков и ради этого могли пойти на все, поэтому и хотели прибрать к рукам все общаковые деньги в Хабаровске и наркотики.

Периодически я выдавал им какое-то количество и того и другого, но вел этому учет. Их это не устраивало. По их понятиям, общак должен быть воровским, и раз они находятся в Хабаровске, то все должно принадлежать им. Простые арестанты их не интересовали. Я имел на этот счет иное мнение, и наши взаимоотношения обострились.

Кончилось тем, что в начале апреля они под видом ревизии заставили показать все имевшиеся в общаке наркотики и деньги, а когда я отчитался в присутствии местных авторитетов, они все забрали, заявив, что с этого момента за хабаровским общаком будут смотреть их ставленники: Алым, Сувор и Хенс. Джему велели передать, что он пусть распоряжается общаком в Комсомольске, а в Хабаровске этим будут заниматься воры, которые здесь находятся.

Джем, узнав о случившемся, стал метать громы и молнии, но после разговора с Ватуликом и Яблочкой в Хабаровске, куда для этой цели приезжал, сдал им все свои позиции. По поводу меня договорились, что я останусь его представителем в Хабаровске, но касаться общака и вмешиваться в вопросы, которые не касаются его лично, не буду.

Залетные воры постоянно находились под кайфом, вели себя грубо, высокомерно, по-хамски, в результате чего говорить с ними о серьезных вещах было невозможно. Многим авторитетам это не понравилось. Они пришли ко мне и заявили, что не хотят иметь ничего общего с Ватуликом и Яблочкой и будут решать все свои вопросы только со мной и Джемом.

Однако Джем не захотел обострять ситуацию и попросил с залетными ворами не спорить, пообещав, что вскоре все само собой нормализуется. По поводу городского общака он тоже попросил не спорить и предложил создать отдельную кассу, к которой имели бы отношение наиболее близкие к нам авторитеты. Но деньги в эту кассу должны собираться не как на общак, чтобы залетные воры не зацепились, а как на личное усмотрение Джема, что в криминальном мире допускалось.

Очень скоро Ватулик и Яблочка узнали, что около меня, несмотря на отстранение от общаковых дел, собралось много хабаровских авторитетов, сориентированных не на них, а на Джема. После этого в мой адрес посыпались угрозы, и обстановка накалилась.

23 апреля 1990 года я собрался в Комсомольск, чтобы обсудить с Джемом возникшую ситуацию и передать ему собранные на его усмотрение деньги. На выходе из подъезда меня перехватили Ватулик и Яблочка и, нанося удары при жене и ребенке, которые вышли на улицу провожать, затащили на заднее сиденье легковой машины, усевшись по бокам.

На переднем сиденье сидел Китаец, за рулем находился Хенс. Все четверо были под кайфом. Поехали на квартиру Китайца. Во время пути Ватулик и Яблочка били меня кулаками по лицу, выкрикивая при этом фразу: «Пудель – правая рука Джема, сейчас мы эту руку поломаем, и Джем останется без правой руки».

Я не мог оказать им сопротивление, так как по криминальным законам не мог поднять руку на вора. У Китайца на квартире они, продолжив избиение, потребовали отдать деньги, которые я вез Джему, выкрикивая при этом в его адрес оскорбления. Ко мне у них претензий не было. Моя проблема состояла лишь в том, что я представлял интересы Джема.

Пойдя на такой шаг, Ватулик и Яблочка ничем не рисковали, ибо знали, что у Джема поддержки со стороны других воров нет, он держался тогда от всех обособленно и из Хабаровского края не выезжал. А простые авторитеты не могли спорить с ворами. Выигрыш же был очевиден. В случае моей нейтрализации они одним махом решали несколько задач: запугивали местных авторитетов, блокировали Джема в Комсомольске и завязывали на себе весь Дальневосточный регион.

Чтобы добить окончательно, Ватулик и Яблочка обвинили меня в том, что я использовал общаковые деньги в личных целях, не предъявив при этом доказательств. Потом отобрали силой ключи и документы от новых «Жигулей» девятой модели, а затем и саму машину (кстати, единственную у меня на тот момент), якобы в счет погашения долга. После экспроприации моей машины и денег, предназначенных Джему, я был отпущен.

В тот же день последним поездом уехал в Комсомольск. Ситуация сложилась критическая. Надежда была лишь на Джема, ибо разбираться с ворами мог только вор. Но мне не повезло: он находился в запое. Я рассказал ему о произошедшем и попросил выехать со мной в Хабаровск, чтобы разобраться со всем на месте, опираясь на конкретные факты и свидетелей. Джем от поездки отказался, но спьяну высказал по телефону Ватулику и Яблочке все, что о них думал в тот момент, сославшись при этом на мои слова.

На следующий день Яблочка вместе с Алымом и Хенсом приехал в Комсомольск и заявил, что никаких оскорблений в адрес Джема они с Ватуликом не допускали, а деньги у меня забрали общаковые. Джем понимал, что Яблочка врет, но, будучи в нетрезвом состоянии, не смог это доказать. В свою очередь Яблочка мне заявил, что если появлюсь в Хабаровске, то мне сломают хребет. В итоге мое положение усугубилось еще больше.

Все знали, что я пострадал из-за Джема. Однако, столкнувшись с серьезным противником, Джем спасовал. Моя судьба его не интересовала. Он знал, что в Комсомольск, стоящий на отшибе, воры не полезут, а воевать из-за Хабаровска, а тем более из-за меня, не рисковал. Поэтому после разговора с Яблочкой он заявил мне в присутствии своих друзей, что я сам дал повод залетным ворам на себя наехать, хотя все понимали, что моя проблема была лишь в том, что я отстаивал в Хабаровске его интересы.

Пробыв в Комсомольске несколько дней и убедившись в том, что Джем не собирается ехать со мной в Хабаровск, я вылетел в Грузию, в город Тбилиси, который по количеству воров занимал в СССР первое место. Там встретился с известным вором в законе Кокой Коберидзе, с которым когда-то сидели вместе в тобольской спецтюрьме. Незадолго до того я приезжал к нему как гость, а в этот раз приехал с просьбой о помощи.

Кока помог мне встретиться со многими известными ворами, находившимися тогда в Тбилиси, и в частности с авторитетным «законником» Паатой Члаидзе, находившимся в сангородке для заключенных. С Паатой мы были знакомы по тобольской спецтюрьме. Многие воры меня также знали лично или были обо мне наслышаны с хорошей стороны. В результате состоялась воровская сходка, где было решено, что со мной поедут воры Вахо и Гия.

В Хабаровск мы прилетели в середине мая. По приезде я сразу же позвонил Джему и, объяснив ситуацию, предложил срочно приехать. Со стороны оппозиции в городе находился только Ватулик. Яблочка с Китайцем улетели в Ростов, где к последнему находившимися там ворами был сделан воровской подход, после чего он тоже стал вором в законе.

На следующий день по прилете в Хабаровск Гия, Вахо и Джем встретились с Ватуликом и потребовали у него в моем присутствии объяснений: на каком основании он поднял руку на того, кто сделал много хорошего для воров. Ватулик ничего пояснить не смог. Обвинения в том, что я использовал общаковые деньги в личных целях, оказались голословными. Ему сказали, что поступки его не воровские, и после того как это выйдет на обсуждение массы воров, он может лишиться воровского титула.

Через несколько дней в Хабаровск прилетели Китаец и Яблочка. Почти сразу же по прилете с ними произошел разговор, в процессе которого Китайцу сказали, что он не вор, ибо к нему есть вопросы, а от Яблочки потребовали объяснений по поводу его действий в отношении меня, на что он так же, как и Ватулик, ничего вразумительного ответить не смог.

К тому времени нам передали из зоны общаковую ксиву, подписанную Хозяйкой и Абуликом, в которой они объявили меня негодяем на основании того, что я использовал общаковые деньги в личных целях. Мне стало обидно. Я создал в Хабаровском крае общак, рискуя свободой, вложил в него свой труд, свое время и свои средства, поэтому имел право им пользоваться в случае необходимости. Однако не брал для себя ничего, считая, что в зонах и тюрьмах это нужнее, и вдруг такое обвинение.

До конфликта с Ватуликом и Яблочкой я отправлял в сангородок Хозяйке и Абулику общаковые гревы с деньгами, наркотиками, чаем, сигаретами и продуктами не реже двух раз в неделю. И постоянно передавал им что-либо от себя лично. В ответных ксивах они писали: «Володька, братишка, благодарим от души за тепло, внимание и заботу». И вот теперь, не поделив власть с Джемом, они меня «отблагодарили».

Яблочка, после того как обвинения против меня не подтвердились, стал уверять, что его самого обманули, и хочет искупить свою вину. После этого он, Гия и я, взяв с собой общаковую ксиву с вынесением мне воровского приговора, за подписью Абулика и Хозяйки, выехали на машине в сангородок, находившийся в двухстах километрах от Хабаровска в поселке Бира.

За несколько лет до того Гия, Яблочка и Хозяйка сидели вместе во владимирской спецтюрьме и имели дружеские отношения. Поэтому, когда Хозяйка увидел с возвышенного места своих друзей за забором вместе со мной, то подумал, что меня привезли к нему для расправы, и стал кричать, чтобы мне как негодяю сломали хребет. Гия ответил: «Сломать – не проблема, но вначале нужно встретиться и поговорить».

На свидание с Хозяйкой и Абуликом запустили только Гию. Встретившись с ними, Гия потребовал объяснений по поводу их общаковой ксивы, в которой они объявили меня негодяем. Но те, не сказав ничего конкретного, сослались на то, что обо мне отзываются плохо многие. А когда Гия потребовал назвать хоть одно имя, они этого сделать не смогли. Гия высказал им все, что о них тогда думал, несмотря на то, что они с Хозяйкой друзья, и на этом их свидание закончилось.

Через несколько дней после этих событий Ватулик уехал в Приморский край, Яблочка – в Ростовскую область, Китаец исчез в неизвестном направлении, перед этим поклявшись, что не желал мне зла и был против того, что допустили в отношении меня Ватулик и Яблочка. Джем уехал в Комсомольск, Гия и Вахо – в Тбилиси. В Хабаровске остался только я.

После этого мой авторитет в криминальном мире еще более увеличился. На глазах у всех произошло чудо: я выиграл заведомо проигрышную ситуацию. Но еще большее чудо, поразившее многих, произошло чуть позже: за короткий промежуток времени погибли трое основных участников этих событий, которые желали мне зла, потом – четвертый, чуть позже – пятый. Все остальные оказались в дерьме, безнаказанным не остался никто.

Первым через несколько недель после этих событий погиб во Владивостоке Ватулик. Будучи под кайфом, он хотел затушить окурок на лбу у какого-то спортсмена. Тот нанес ему удар в челюсть, при падении Ватулик ударился головой о бордюр и скончался. Еще через несколько недель, неудачно уколовшись, погибает в сангородке превысивший дозу морфия Хозяйка. Затем ушел из жизни Саша Яблочка. Эти трое были ключевыми фигурами в упомянутой выше истории.

Следующим из их компании ушел из жизни иркутский вор Бандит, который, приехав во Владивосток после смерти Ватулика, стал настраивать местных авторитетов против меня и Джема. Его убили владивостокские спортсмены, в отношении которых он перегнул палку. Затем ушел из жизни вор Арсен, который, не успокоившись после смерти Ватулика, попавшего в Хабаровск по его инициативе, настраивал против меня и Джема воров в других регионах, и в первую очередь в Москве.

Китаец остался жив – видимо, не желал мне после этого зла, но в его жизни произошли плохие изменения. Через некоторое время он, будучи на Сахалине залетел в тюрьму, после чего несколько лет провел в зоне строгого режима, где столкнулся с большими неприятностями. Несмотря на поддержку ряда воров, он так и не стал вором в законе.

У Абулика тоже в дальнейшем возникли серьезные проблемы, в результате чего его лишили воровского титула. Как сложилась его дальнейшая судьба, не знаю, и не стремился узнать. Его роль в этой истории была незначительной. Против меня он конкретных действий не предпринимал, а под общаковой ксивой, где меня объявили негодяем, расписался по просьбе Хозяйки.

Вор Махо, контролировавший Иркутскую область, тоже залетел в тюрьму, заимел много проблем и лишился воровского титула. До этого у нас с ним были близкие отношения. В 1989 году, будучи в Хабаровске, он жил со своей женой у меня дома. В то время в хабаровской тюрьме сидел его близкий друг – вор Резо, и я, отложив все иные дела, занимался в течение месяца их вопросами. А когда на меня наехали воры, со многими из которых Махо был близко знаком, то, несмотря на мою просьбу, он не помог. И получил по заслугам.

Алым, пожелавший возвыситься через предательство вначале меня, а затем и Джема, опустился после этой истории ниже канализации. Он жил в вечном страхе и от всех прятался, хотя за ним никто не охотился. Я знал, где он обитает, но видеть его не хотел. Остальные участники этих событий также понесли те или иные наказания, в зависимости от степени своей вины по отношению ко мне. Безнаказанным никто не остался.

Со временем эта история затерлась в моей памяти, и я, возможно, не вспомнил бы о ней никогда, если бы не сел писать книгу. На эти события в свое время обратили внимание многие – настолько мистическим и невероятным оказался финал. А мне это дало очередной толчок для того, чтобы задуматься над смыслом происходящего сегодня в мире и вокруг меня.

ГЛАВА 18

СЕМЬЯ И РЕПРЕССИИ

С будущей женой Ириной я познакомился недели через две после того, как освободился и приехал в Хабаровск. Мне было 35 лет, ей 23, но судьба ее тоже не баловала. Встречались в течение года. Моей матери это не нравилось. Она считала, что Ира для меня молодая, и не я ей нужен, а наша двухкомнатная квартира. В связи с надзором я должен был находиться после восьми часов вечера или дома, или в больнице, поэтому встречались мы с Ирой урывками и только днем. Иногда это происходило у кого-либо из знакомых, но чаще всего в квартире ее матери, где она тогда жила.

Когда через год с меня сняли надзор, моя мать осталась непреклонной и не захотела видеть Иру в нашей квартире. Она пообещала купить мне подержанную машину, если я от Иры откажусь. В то время для меня это было пределом мечтаний, но я сказал матери: «Не надо машины. Я признателен тебе за все, что ты для меня сделала, благодаря тебе я до сих пор жив и нахожусь на свободе, но в этом вопросе позволь мне разобраться самому». Мать спорить не стала, и сказала: «Иди, время покажет. Если что-то у тебя не получится, знай, что дом твой здесь».

В конце августа 1987 года сыграли свадьбу. Первое время жили у матери Иры. Потом переехали в малосемейное общежитие, где ей дали комнату от завода железобетонных изделий, куда она ради этого и устроилась на работу. Работала Ира оператором в растворном узле. В воздухе цемент, дышать без респиратора невозможно. Я не хотел, чтобы она там работала, ибо у нее больные легкие, но держала комната в общежитии, где мы в то время жили с маленьким ребенком.

Летом 1988 года я уговорил Иру уйти с завода из-за ухудшения ее здоровья. После этого мы переехали к моей матери, но, пожив два месяца вместе, я понял, что нужно разъезжаться. Близости, на которую я рассчитывал, между моей матерью и Ириной не получилось.

Сняли комнату у знакомой женщины, которая жила в двухкомнатной квартире одна. Это устроило всех, кроме краевой милиции. Они на меня обиделись за организацию общака, который, несмотря на противодействие с их стороны, все же прижился. На хозяйку квартиры стали давить, требуя, чтобы она выгнала нас на улицу, невзирая на маленького ребенка. Та сопротивлялась, но однажды нам сказала, чтобы искали себе другое жилье, так как не хочет неприятностей.

Положение сложилось критическое. В то время квартиры сдавались редко. Однако нам повезло. Один мой знакомый уезжал на все лето из города. У него была однокомнатная квартира, и он ее нам сдал. На какое-то время сотрудники краевой милиции нас потеряли, но недели через две опять нашли. Придя однажды домой после обеда, я не обнаружил ни жены, ни ребенка. На столе лежала записка от Иры. Она написала, что ее забрали в краевое УВД и пообещали держать до тех пор, пока я туда не приеду. Номер телефона, куда я должен был позвонить, прилагался.

Когда я в краевое УВД позвонил, мне сказали, что жена и ребенок у них, и как только появлюсь, их отпустят. Естественно я появился. Там у меня спросили, почему нахожусь в чужой квартире, и тут же заявили, что привлекут к уголовной ответственности за нарушение паспортного режима, так как живу не по месту прописки. В объяснительной записке я пояснил, что живу у своей матери, где и прописан, а жена – у своей, в этой квартире находимся потому, что мой знакомый, уехавший из города, попросил за ней присмотреть и поливать цветы. Ира написала то же самое.

Не сумев зацепиться за проживание не по месту прописки, сотрудники краевой милиции натравили на нас бабушек из ближайших подъездов, воспитанных в духе строителей коммунизма, Павлика Морозова и ему подобных. Бабушкам сказали, что я бандит, жена бандитка и все, кто к нам приходит, – тоже бандиты. Бабульки быстро сообразили, что от них требуется, и стали строчить доносы, что якобы в этой квартире происходят пьянки, гулянки и дебоши.

Ко мне действительно приходило много людей с разными просьбами, проблемами и вопросами, но пьянок не было. Опасаясь провокаций, я не употреблял алкоголь вообще, Ира тоже не употребляла спиртного. И уж тем более не могло быть дебошей, ибо я считался самым крутым в городе авторитетом, и никто бы не посмел в моем присутствии перейти за рамки допустимого.

Через какое-то время сотрудникам милиции удалось найти хозяина квартиры, в которой мы жили, и надавить на него. В результате мы снова оказались на улице. Подобное повторялось несколько раз, и лишь в начале 1989 года мне удалось найти однокомнатную квартиру, хозяин которой не побоялся милиции. Да и ситуация в стране уже изменилась, ибо начались перестроечные времена.

В этой однокомнатной квартире я, жена, ребенок и появившиеся позднее котенок, щенок королевского пуделя и два попугая прожили до конца 1990 года. Людей со своими проблемами и вопросами приходило ко мне и туда немало. Своего офиса я не имел, поэтому все меня искали дома.

А бабульки находились бессменно на своем боевом посту: все видели, все слышали, записывали и докладывали. Благодаря их бдительности сотрудники милиции не давали мне расслабиться. Обыски, провокации и проверки документов у моих гостей были не исключением, а скорее правилом.

В конце 1990 года, когда кооперативное движение уже набрало силу, мне удалось собрать немного денег и купить двухкомнатную квартиру. Находилась она в плохом состоянии, но мы были рады безмерно, ибо впервые у нас появилась своя крыша над головой. Сделав капитальный ремонт, отметили новоселье вместе с наступлением 1991 года. Радость наша не имела границ, но продолжалась это недолго.

Через несколько недель после новоселья, в начале февраля, когда я лежал пластом в постели из-за тяжелой формой гриппа, к нам нагрянули с обыском сотрудники краевой милиции. В ванной комнате на трубе под умывальником они нашли несколько мелкокалиберных патронов, которых до их прихода не было, и тут же, несмотря на большую температуру, закрыли меня в КПЗ и завели уголовное дело.

Но Бог и в этот раз не оставил меня без своей помощи, и через трое суток я уже был на свободе. Упомянутый выше обыск милиционеры провели настолько грубо, что почти всем, кто был в курсе этих событий, стало ясно, что патроны могли подложить только те, кто их нашел. Прокол получился из-за неудачно выбранного места.

Во-первых, в квартире находился пятилетний ребенок, от которого все приходилось закрывать на ключ, так как в таком возрасте дети очень любопытны. Поэтому лежавшие открыто на трубе патроны, которые ребенок мог найти в любой момент, в эту ситуацию не вписывались.

Во-вторых, живший у нас щенок королевского пуделя оправлялся много раз в день, в разных частях квартиры, а тряпка, которой Ира после него убирала, висела на той самой трубе, где нашли патроны. Незадолго до начала обыска Ира пользовалась этой тряпкой и никаких патронов на трубе не видела.

В-третьих, марля, в которую завернули патроны, была пропитана ржавчиной для создания видимости, что они лежали под умывальником давно. Но на беду тех, кто планировал эту акцию, мы за несколько недель до того выкрасили все трубы в своей квартире, включая и ванную комнату. Поэтому покрытая ржавчиной тряпочка выглядела на фоне свежевыкрашенных труб нелепо.

Из-за частых обысков я не держал у себя дома запрещенных вещей. От прошлых хозяев патроны остаться не могли, так как перед въездом в квартиру мы сделали капитальный ремонт и все перекрасили. Маловероятным было и то, что эти патроны подбросили гости, приходившие к нам до обыска. Ира бы их заметила, так как часто пользовалась тряпкой, висевшей на этой трубе.

В общем, сотрудники милиции оказались тогда в дерьме. Хотели наказать меня, а получилось, что сами себя, ибо всем тогда стало ясно, какие методы они используют для достижения своих целей.

Через два месяца, несмотря на противодействие со стороны краевого УВД, уголовное дело, заведенное на меня, было закрыто. Ко мне эти патроны не клеились ни с какой стороны. Во-первых, на них отсутствовали отпечатки моих пальцев. Во-вторых, их нашли не в моем кармане, а в месте, куда их мог положить любой, включая милицию. В-третьих, квартира, где изъяли патроны, была оформлена на жену, и я в ней не был прописан.

После неудачи с патронами руководство краевой милиции задышало на меня ядом еще больше и решило по-любому упрятать в тюрьму. В течение следующих двух лет обыски в этой квартире проводились еще четыре раза. Расслабиться не давали. Но в связи с демократическими преобразованиями произошла переоценка ценностей. Многие работники милиции, присмотревшись к моей деятельности, стали относиться ко мне уважительно, и зачастую в разговоре без свидетелей признавались, что от меня исходит больше пользы, чем вреда, но на них давит начальство.

После случая с патронами, когда всем стало ясно, что их подкинули, я на время проведения очередных обысков вызывал по телефону сотрудников своих фирм, и они наблюдали в качестве понятых за работниками милиции. И те не спорили, ибо, как уже подчеркивал, в связи с перестройкой в стране произошла переоценка ценностей, и ссориться со мной открыто уже никто не хотел.

В январе 1992 года у меня родился второй сын. А к середине 1993 года, являясь учредителем ряда коммерческих и общественных структур, я стал одним из наиболее богатых и влиятельных людей на Дальнем Востоке. Это позволило мне не только уделить больше внимания семье, но и оказать заметную помощь инвалидам, ветеранам, культуре, искусству, спорту и т. д. Но все это будет в дальнейшем, а сейчас вернусь к тому моменту, когда меня арестовали за патроны, найденные в ванной комнате.

Оказавшись в КПЗ, я понял, что ситуация критическая, ибо было очевидно, что за провокацией с патронами стоит руководство краевой милиции. Без санкции прокурора в камере предварительного заключения могли держать не более трех суток, а по истечении их должны или выпустить, или перевести в тюрьму. Поэтому с целью привлечения внимания к себе я объявил голодовку и стал требовать встречи с представителями краевой прокуратуры.

Трое суток подходили к концу, реакция на голодовку отсутствовала, складывалось впечатление, что обо мне забыли. Наступил вечер. Рабочий день закончился. Была пятница, за которой следовали выходные дни. Меня никуда не вызывали. Это могло означать лишь то, что сегодня вечером или завтра утром переведут в тюрьму.

Чувствовал я себя плохо. За три дня до обыска свалил с ног сильный грипп, почти все это время не вставал с постели. В КПЗ закрыли тоже с большой температурой. Объявление голодовки усугубило мое состояние, и я находился в полубреду. В пятницу вечером температура спала, сознание прояснилось, и тут я с ужасом осознал безвыходность своего положения.

Надеяться не на что. Спасти могло лишь чудо. И я обратился за помощью к Богу. В Советском Союзе, где атеизм являлся государственной идеологией, внушали всем с детства, что Бога нет. Однако, столкнувшись в своей жизни с большим количеством лишений, испытаний и невзгод, я ощутил вмешательство в критические моменты каких-то невидимых Сил и понял, что Силы Божественные – это не вымысел (как впрочем, и силы демонические).

Молитвы никогда не заучивал. Если возникала необходимость, обращался к Богу простыми, идущими от сердца словами, и Он мне в трудные моменты помогал. И в этот раз тоже не оставил без внимания мою просьбу. Минут через пять после того, как я к Нему обратился, вдруг неожиданно открылась дверь камеры, и меня, несмотря на позднее время, попросили выйти в коридор, и отвели в какой-то кабинет.

В этом кабинете я увидел адвоката из ассоциации «Свобода» (созданной незадолго до того по моей инициативе) и двоих незнакомых мне людей в штатском. Перед ними лежало заявление о голодовке, написанное мной на имя краевого прокурора. Один, как выяснилось, был из краевого УВД, второй, судя по всему, – из краевой прокуратуры. Когда я пояснил им суть дела, то понял, что они на моей стороне, и вопрос о моем освобождении, по сути, решен. Это действительно было похоже на чудо.

Более того, когда все ушли в соседнюю комнату, чтобы оформить документы на мое освобождение, и мы остались вдвоем с сотрудником краевого УВД, он признался, что является моим родственником по линии жены. Подобная новость оказалось настолько неожиданной, что я вначале не поверил. Один из тех, от кого зависела тогда моя судьба, вдруг оказался родственником. Такое случается не часто.

В процессе краткого общения этот родственник рассказал, что после моего ареста общественность города выступила в мою защиту, ибо многие считали, что без меня обстановка в Хабаровске станет хуже. После освобождения я поинтересовался у жены по поводу этого неожиданно объявившегося родственника, и она подтвердила, что это ее двоюродный брат, с которым не общалась до этого открыто, чтобы его не компрометировать.

А что касается гриппа, уложившего меня в постель за несколько дней до обыска, то он оказался спасительным. Я исчез из поля зрения милиции именно тогда, когда было принято решение о моей нейтрализации. Если бы подкинули патроны в мою машину или в мой карман, то я бы уже не оправдался. Моя болезнь перепутала планы тех, кто хотел упрятать меня в тюрьму. И в результате произошло то, что произошло.

После этого случая я убедился уже окончательно, что иду путем правильным, а сон, увиденный в 1979 году (о разных препятствиях на пути к Свету и людях, которые пытались меня остановить, но не могли), был вещим.

ГЛАВА 19

ОБЩАКОВЫЙ ПРОГОН

После освобождения из тобольской спецтюрьмы я быстро завоевал лидирующее положение в криминальном мире Хабаровского края, но сам старался держаться от криминала как можно дальше. Кражами, рэкетом и грабежами не занимался, деньги зарабатывал авторитетом и умом, причем выборочно, разделяя их на чистые и грязные.

Ко мне неоднократно подходили сутенеры из гостиницы «Интурист» с просьбой «прикрыть» их своим авторитетом, обещая за это немалые деньги, но я отвечал им отказом и просил мое имя рядом с проститутками не упоминать. Выходили на меня и наркоторговцы из Азии, предлагавшие за «крышу» на Дальнем Востоке большие проценты от прибыли. Это не составляло для меня проблем, ведь в криминальном мире со мной считались все. Но я отказывал им в сотрудничестве из-за того, что отношусь к наркотикам отрицательно. Были предложения и по торговле оружием, но и этот бизнес я отвергал, считая его для себя неприемлемым.

В связи с перестройкой в стране и возникшей из-за этого неразберихой в городе к началу 1991 года резко увеличилась преступность, В частности, участились случаи грабежей и краж с тяжелыми последствиями. В дорогой шапке или шубе стало опасно выходить на улицу. У людей отбирали не только вещи, но и здоровье. Иногда срывали у женщин золотые сережки вместе с мочками ушей, а квартирные и карманные воры наносили серьезные увечья тем, кого обворовывали. Участились также случаи беспредела со стороны лиц кавказской национальности и изнасилования ими местных девушек.

Я неоднократно разговаривал по этому поводу с ответственными за районы, а также с карманниками, домушниками, хулиганами, кавказцами и азиатами, но желаемых результатов это не давало. Требовались какие-то иные, неординарные, меры. И вот в конце февраля 1991 года, взвесив и проанализировав сложившуюся ситуацию, я решил сделать необычный общаковый прогон от имени себя и тех авторитетов, которым небезразлична обстановка в городе.

Джема в Хабаровском крае тогда не было, он куда-то уезжал. В Комсомольске находились Эдик Сахно и Виталик Турбинка, ставшие ворами в законе недавно. Я объяснил им сложившуюся ситуацию, когда они гостили в Хабаровске, и рассказал о своих планах. Они меня поддержали. А также написал по этому поводу ксиву вору Отари Тоточия, который сидел в 14-й зоне (в городе Амурске). Он тоже меня поддержал.

Суть общакового прогона состояла в том, что я в письменной форме от своего имени, а также воров в законе и уличных авторитетов, которым небезразлична обстановка в городе и крае, призвал всех, кого это касалось, остановить разгулявшийся беспредел. В своем общаковом воззвании я попросил прекратить зверские грабежи и насилия, не срывать шапки с женщин и сережки из ушей, мотивируя тем, что на месте пострадавших могут оказаться чьи-то матери, сестры, жены и иные близкие кому-то люди.

К карманным и квартирным ворам обратился с просьбой избегать крайностей в тех случаях, когда возникали непредвиденные ситуации. Запретить воровать я не мог, но согласно воровским законам физическое воздействие во время краж запрещалось, иначе получался грабеж. А к грабителям воры в законе относились отрицательно.

В отношении находившихся в Хабаровске кавказцев, азиатов и иных приезжих разных национальностей я написал: «Мы не националисты: живите в нашем городе, заводите семьи, занимайтесь бизнесом, но за рамки допустимого не выходите. Не злите народ и не забывайте о том, что вы находитесь в гостях».

Сотни ксерокопий с моим публичным обращением были переданы ответственным за районы и иным уличным авторитетам, которые меня в этом поддержали, а те, в свою очередь, распространили их среди остальных представителей криминального мира. Я лично ездил по всем районам города и объяснял уличным авторитетам суть общакового прогона, чтобы они могли передать услышанное от меня дальше.

Через несколько дней о моем публичном заявлении узнали в городе почти все. Основная масса уличных авторитетов, исходя из моих пояснений, отнеслась к моим действиям положительно. Были и недовольные, но открыто выступить против меня никто не осмелился. Результат превзошел все ожидания. Многие считавшие ранее, что им все дозволено, после предпринятых мной мер поняли, что это не так.

Жители города восприняли мои действия положительно, а руководство краевой милиции обеспокоилось, ибо они теряли инициативу. Им выгоден был миф о быстро растущей организованной преступности и криминальных лидерах, с которыми трудно бороться из-за нехватки средств и возможностей. Это позволяло выбивать дополнительные средства и льготы. Свои неудачи милицейские начальники оправдывали тем, что им противостоят мощные материально обеспеченные и технически оснащенные криминальные структуры.

На самом деле хабаровская преступность была тогда такой же, как и в других местах, и состояла из мелких групп, занимавшихся кражами и грабежами в целях личного обогащения. Как правило, преступники свою деятельность не афишировали, поэтому их трудно было поймать. Милиция с целью оправдать свое бессилие стала раздувать миф об организованной преступности, которая якобы за всеми этими преступлениями стоит, и в качестве доказательства указала на созданную мною общаковую структуру.

А так как во главе хабаровского общака стоял по-прежнему я, то на меня повесили ярлык лидера организованной преступности со всеми вытекающими из этого последствиями. Мое публичное выступление против уличного беспредела явилось для руководителей краевой милиции сильным ударом и перепутало их планы. Я стал фактически неуязвим, и это было мне необходимо, так как находился тогда под следствием из-за патронов, «найденных» незадолго до того в моей квартире.

Однако на этот шаг меня толкнуло не желание сделать себе рекламу в глазах населения, как пытались потом преподнести сотрудники милиции, а внутреннее стремление приносить людям пользу по мере своих сил и возможностей. К тому же в связи с участившимися провокациями и нападками на меня со стороны краевой милиции мне хотелось показать жителям Хабаровска настоящее положение дел и мои истинные устремления.

Поняв, что ситуация выходит из-под их контроля, краевое УВД решило нанести мне техничный удар. В милицейских газетах «Криминальная хроника» и «Гипотеза» был перепечатан мой общаковый прогон с сокращениями и комментариями, в результате чего создавалась видимость, что я веду борьбу с криминальным беспределом по указанию милиции. И это принесло мне в дальнейшем большие проблемы.

Как и планировали мои недруги, этим воспользовались воры из других регионов, дышавшие на меня и Джема ядом после неудачной попытки в 1990 году захватить Дальневосточный регион (и гибели Хозяйки, Ватулика и Яблочки). Опираясь на милицейские публикации, они выставили меня перед московскими и иными ворами мусорским пособником. Особенно усердствовал в этом вор Арсен, живший в Москве, который посылал в свое время Ватулика в Хабаровск. И если бы я попал тогда к нему в руки, то никто бы мне уже не помог. Но Бог этого не допустил, Арсен через некоторое время ушел в мир иной вслед за Ватуликом.

Как уже упоминал, Джема в Хабаровском крае тогда не было. Когда он узнал по приезде о моем общаковом прогоне и милицейских газетных публикациях, которые дали повод московским и иным ворам зацепиться, то забеспокоился и стал обвинять меня в самоуправстве. Воры Эдик Сахно и Виталик Турбинка, увидев, что ситуация вышла из-под контроля, отказались от того, что я с ними этот вопрос согласовывал.

Единственный, кто из воров меня тогда поддержал, – это Отари Тоточия, находившийся в 14-й зоне. Он написал общаковую ксиву на хабаровскую братву, в которой признал мои действия правильными и осудил мусорскую провокацию, направленную на мою дискредитацию. В тот момент я в подобной поддержке нуждался. После этого мы с Отари еще более сблизились и продолжали дружить после его выхода на свободу.

Теперь вернусь к затронутой теме. Главным обвинением против меня Джем выдвинул то, что я сделал общаковый прогон не только от своего имени, но и от имени воров в законе. Но я доказал ему, что воровские законы предусматривают пресечение криминального беспредела и что милиция ко всему этому не имеет отношения. Доказал также и то, что согласовывал свои действия с Турбинкой и Сахно, чему есть свидетели, а Отари поддержал меня в этом вопросе полностью. Других воров тогда на Дальнем Востоке не было.

Джем вынужден был со мной согласиться, но настоял на том, чтобы я сделал официальное заявление, что воры к моему общаковому прогону отношения не имеют. По приезде из Комсомольска в Хабаровск я собрал городских авторитетов и сказал, что все написанное в моем общаковом воззвании остается в силе, но воры к этому отношения не имеют. Всю ответственность за последствия я беру на себя. 

ГЛАВА 20

НЕ РОЙ ДРУГОМУ ЯМУ

Несмотря на то, что я помог Джему удержаться у власти в 1990 году, когда залетные воры хотели подмять под себя дальневосточный криминальный мир, он весной 1991 года, обеспокоившись моим сильно возросшим авторитетом, вновь попытался выбить у меня из-под ног почву. В этот раз он сделал ставку на Андрея Швала, освободившегося незадолго до того из зоны.

Швал, так же как и его предшественники Чайник, Бич, Шут и Алым, являлся членом братского круга, поэтому Джем попросил меня уделить ему особое внимание как брату. В то время я еще числился членом этого сообщества, хотя в душе относился к нему негативно и воспринимал как цепи на руках и ногах. Выйти добровольно из братского круга было нельзя, ибо любая попытка в этом отношении расценивалась как объявление войны всему сообществу.

Вначале Швал, так же как и его предшественники, делал все, чтобы войти ко мне в доверие, и во многом ему это удалось, ибо хочется верить в хорошее. Но, почувствовав себя более уверенно, стал плести за моей спиной интриги с целью настроить против меня уличных авторитетов. А когда я попытался с ним на эту тему поговорить, повел себя вызывающе. Причина оказалась та же. Джем обещал ему, что поставит ответственным за Хабаровск, а меня выведет из игры вообще.

И возможно, со временем эти планы претворились бы в жизнь, если бы Швал не злоупотреблял алкоголем и наркотиками. В таком состоянии он становился наглым, непредсказуемым и опасным, поэтому нормальные люди с ним старались никаких дел не иметь. Причем он допускал серьезные ошибки. Заострять внимание на всех не буду, но на некоторых остановлюсь.

Однажды в начале лета 1991 года ко мне пришли с разговором двое молодых ребят: Сергей Лаврен, ответственный за район БазаКАФ, и его помощник. Они сообщили мне, что Швал по пьянке им сказал, что Джем, которого не устраивает моя политика, хочет его поставить ответственным за криминальный мир Хабаровска. И добавил: «Держитесь за меня. Пудель обречен. Там все уже решено. Джему нужен лишь повод, чтобы разбить ему голову и выбить из-под ног почву так, чтобы он уже не смог подняться».

Швал хотел этих ребят, за которыми стояло много уличной молодежи, подтянуть к себе, поэтому выболтал по пьянке то, о чем, кроме Джема и его ближайшего окружения, никто не должен был знать. И просчитался. Лаврен и его помощник пришли ко мне и все рассказали. На мой вопрос, смогут ли повторить это при Швале и Джеме, получил подтверждение. Тогда им сказал: «Собирайтесь, сегодня же вечером поедем в Комсомольск». Затем позвонил Джему и, не раскрывая сути вопроса, сказал, что есть серьезный разговор, который хочу поднять в присутствии воров и членов братского круга, добавив, что при этом должен присутствовать Швал.

Получив согласие Джема, поехал искать Швала, который вечерами пропадал в ресторанах. Нашел в ресторане «Интурист» уже изрядно выпившего. Ничего не поясняя, сказал ему, что он срочно понадобился Джему и завтра утром должен быть в Комсомольске. Затем поинтересовался, говорил ли он о том, что Джем ищет повод разбить мне голову. Швал, видя, что я подошел к нему один, не стал отрицать и, более того, сказал, что разобьет мне голову сам.

Рост у Швала около двух метров, физически он сильней меня и, думая, что нас никто не слышит, повел себя нагло. Но просчитался. Прежде чем подойти к нему, я попросил двоих ребят, которых все знали с порядочной стороны, приблизиться к нам во время разговора так, чтобы он не обратил на них внимания, и послушать. Когда Швал высказал мне спьяну все, что хотел, я, обратив его внимание на стоявших рядом ребят, сказал: «Не забудь повторить то же самое завтра в Комсомольске. И посмотрим, кто кому разобьет голову». Не ожидавший такого поворота событий Швал испуганно замолчал, но было уже поздно.

В Комсомольске собрались в частном доме. Подъехали человек двадцать из братского круга и три вора (Джем, Сахно и Турбинка). Со мной приехали авторитеты из Хабаровска, которым было что сказать. Туда же привезли пьяного Швала, который уже успел с утра опохмелиться. Когда все собрались, я рассказал о его поведении в Хабаровске, а также о высказываниях в отношении того, что Джем хочет выбить у меня из-под ног почву и ищет повод, чтобы разбить мне голову. Мои слова подтвердили приехавшие со мной авторитеты.

Джем тут же от всего отказался, а запутавшийся в своих пояснениях Швал в конечном счете во всем признался, но сказал, что он все это сам придумал. После этого по указанию Джема я врезал ему несколько раз по пьяной морде.

Джем разозлился на Швала за то, что тот вытащил на всеобщее обозрение его тайные планы, но так как он ему был нужен, свел разговор к тому, что во всем виновата водка. Швал поклялся, что пить больше не будет, а если подобное произойдет, то пусть его считают «педерастом». Страшнее клятвы в преступном мире нет. Тем более что он это сделал в присутствии воров и большого количества авторитетов. В случае невыполнения его уже ничто не спасало и он опускался ниже канализации.

Весть о том, что Швал получил по заслугам, быстро разнеслась по Хабаровску, и многих это порадовало, ибо он своей наглостью уже достал всех. Но я не торопился праздновать победу, понимая, что выигран лишь первый раунд. Я знал, что Джем не допустит поражения Швала и будет вытягивать его до конца, так как заменить меня в Хабаровске больше некем. А в том, что Джем не успокоится и попытается свалить меня, я не сомневался. Однако его снова подвел Швал, который, не выдержав долгого воздержания, через неделю после данной им клятвы напился.

Я находился тогда дома. Около десяти часов вечера мне позвонили уличные авторитеты и сказали, что Швал в стельку пьяный хулиганит в ресторане «Центральный». А когда ему напомнили о клятве, он, вместо того чтобы остепениться, стал еще больше буянить и выкрикивать оскорбления в мой адрес. К тому времени уже многие авторитеты знали, что Джем наметил Швала на мое место. И хотя его никто не уважал, тронуть, тем не менее, боялись.

Узнав о случившемся, я тут же сел в стоявшую возле подъезда машину и минут через пятнадцать после звонка уже находился возле указанного ресторана. У входа меня ожидали несколько возмущенных поведением Швала авторитетов и еще несколько находились внутри с тем, чтобы держать ситуацию под контролем и не дать ему уйти до моего приезда. Войдя в зал, я увидел сидевшего за столиком рядом с эстрадой Швала, который, разогнав своим хамским поведением всех находившихся по соседству, заставлял оркестрантов раз за разом ему играть бесплатно. И они играли.

Увидев меня, Швал побледнел, но я не стал его трогать в ресторане и предложил выйти на улицу. Как уже подчеркивал, он был на голову выше меня и физически многим сильнее, но я сказал сопровождавшим меня авторитетам, чтобы к нему не прикасались до тех пор, пока не будет от меня команды. Швал был человеком Джема и входил в братский круг, по законам которого на него мог поднять руку лишь кто-то из братьев.

На улице я предъявил ему обвинение за то, что он не сдержал клятву, данную ворам и другим авторитетам, после чего ударил его несколько раз рукой по лицу, сказав, что с этого момента он «педераст». Парализованный страхом Швал не оказал сопротивления, поэтому я никому не позволил к нему притронуться. После этого позвонил Джему и рассказал о случившемся. Джем расстроился, но изменить ничего не мог. Швал сам затянул на своей шее петлю, из которой вырваться было невозможно.

После этого он перестал появляться в общественных местах и выпал из моего поля зрения. Я знал, где он обитает, но видеть его не хотел. Мне говорили неоднократно, что видели его возле винных точек с такими же, как и сам он, опустившимися бомжами, но со временем я о нем забыл. И лишь недавно узнал, что через несколько лет после этих событий он умер от цирроза печени.

ГЛАВА 21

ДЖЕМ И ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ ВОРЫ

Оказавшись в конце восьмидесятых единственным вором в законе на Дальнем Востоке и не желая ни с кем делить власть, Джем проводил политику, не допускающую появления других «законников». Но после того как в начале 1990 года залетные воры чуть не подмяли под себя Хабаровск и Дальневосточный регион, он для закрепления своих позиций наштамповал в период с 1990 по 1993 годы в своем городе Комсомольске еще шестерых воров: Волчка, Сахно, Турбинку, Стрелу, Еву и Литвина, причем почти все были из одного района Дземги.

Воровской подход к новоиспеченным "законникам" Джем делал не с позиции воровских качеств, а исходя из личной преданности и зависимости от него. В результате они стали представлять собой пародию на воров в законе, ибо не имели своего мнения, и любое слово Джема, даже самое абсурдное, воспринималось ими как руководство к действию. 

Например, Турбинка, ставший «законником» в двадцать один год, не провел в местах заключения ни одного дня, был туп как пробка и имел многолетний стаж наркомана. Некоторые другие воры из джемовской элиты также сидели на наркотиках (знаю это потому, что они кололись при мне). Сам Джем был против наркотиков, но сильно злоупотреблял алкоголем и периодически уходил в запои, во время которых творил много нехорошего.

Одним из немногих в окружении Джема с кем у меня сложились тогда неплохие отношения, и кого я уважал за рассудительность и справедливость, был Эдик Сахно, но даже и он, когда Джем, будучи пьяным, переходил за черту дозволенного, старался с ним не спорить, ибо знал о его злопамятности, самодурстве и непредсказуемости, о которых я чуть позже расскажу. 

Первым вором не из Комсомольска, а из периферийного городка Николаевска Джем сделал в ноябре 1994 года подконтрольного ему Вадика Беляя, которого направил незадолго до того в Хабаровск в противовес мне, ибо в то время Джем не мог решить в Хабаровске ни одного серьезного вопроса без моей помощи, и это ему не нравилось.

После получения воровского статуса Беляй возглавил против меня оппозицию и в дальнейшем по указанию Джема пытался устранить физически. Но в августе 1995 года был убит в Москве во время криминальных разборок не имеющих ко мне отношения, ибо за полтора месяца до того я окончательно уехал из Хабаровска и работал над своей "Книгой Жизни" в Подмосковье. 

В мае 1996 года Джем сделал воровской подход к хабаровчанину Вите Киселю, который за год до того вылавливал директоров и бухгалтеров моих фирм возле их домов и под угрозой причинения вреда их семьям заставлял подписывать финансовые документы, после чего все активы моих фирм улетучились. Но через два месяца после получения воровского титула Киселя убили в Хабаровске из-за финансовых разборок не связанных со мной.   

После смерти Киселя и Беляя в моем городе Хабаровске уже никогда больше не было воров, и на всем Дальнем Востоке остались лишь те "законники", которых Джем наштамповал в своем городе Комсомольске. Но при этом произошли некоторые изменения.

В 1996 году Джем сделал воровской подход к комсомольчанам Лепехе и Лешему, которым в момент коронации было едва за 20 лет. Причем оба несудимые, и о жизни в тюрьме знали с чужих слов. Одновременно с этим Джем лишил воровского титула Стрелу, Турбинку и Литвина, которые ему чем-то не угодили. А в 1999 году погиб, катаясь на водном мотоцикле, его близкий друг Саша Волчок, которого он сделал в начале 1990 года самым первым после себя вором в законе.

В результате к концу лета 1999 года на Дальнем Востоке осталось пять воров: Джем, Сахно, Лепеха, Ева, Леший, причем все пятеро – из Комсомольска. Я жил и работал тогда над своей "Книгой Жизни" в Белоруссии. Теперь после небольшого исторического экскурса заострю внимание на самом Джеме. 

Как любому человеку, Джему были присущи помимо отрицательных качеств также и положительные, но в силу завышенного самомнения, эгоизма и ярко выраженной жажды власти он оказался в плену у своих низменных проявлений, вследствие чего в его близком окружении очень быстро оказалось много подхалимов и приспособленцев. Тех, кто мог бы ему сказать правду о его недостатках он рядом с собой не терпел.

Джем до умопомрачения любил власть, лесть и вседозволенность, ему нравилось унижать людей и видеть, как его боятся, а также слушать дифирамбы о том, какой он умный, сильный и великий. В моменты очередных запоев его темная внутренняя сущность вырывалась наружу, наводя страх на окружающих своей жестокостью и непредсказуемостью.

Когда ему удавалось воздержаться от алкоголя, он мог быть добрым и справедливым. И это воспринималось его окружением как праздник. Более того, он сам себе в такие моменты нравился. Но, к сожалению, столь чудесные превращения повторялись все реже. И самое страшное было то, что этот процесс стал необратимым. Джем никогда не признавал своих ошибок и не хотел меняться к лучшему.

В подтверждение приведу ряд случаев, которые произошли на моих глазах. Первый случай произошел в 1989 году в день празднования дня рождения Джема. Тогда в «Гриль-баре», находившемся в районе Дземги собрались те, кого он посчитал нужным пригласить.  

Многие из его окружения были с женами или со своими подругами. Там же находились родители некоторых близких друзей Джема и его старший брат со своей женой. Из Хабаровска вместе со мной приехали человек десять уличных авторитетов. В общей сложности собралось человек сто. Все было чинно и пристойно, царила праздничная атмосфера, звучала музыка, говорили тосты.

В процессе застолья изрядно захмелевшему Джему захотелось сказать тост, и он потребовал тишины. Сидевшие к нему ближе притихли, а некоторые находившиеся в отдалении из-за шума в зале его не услышали. Разозленный невниманием к своей особе, Джем взял со стола бутылку шампанского и, подойдя сзади к одному из тех, кто разговаривал с соседом по столу, ударил его в назидание другим по голове бутылкой.

Пострадавший, которым оказался гость из Хабаровска (имя не помню), упал без сознания на пол, не успев понять, что с ним произошло. Брызги крови вперемешку со стеклом и шампанским разлетелись во все стороны, попав на окружающих. А Джем, как ни в чем не бывало, вернулся на свое место и произнес в гробовой тишине перед вмиг протрезвевшей аудиторией свой тост.

Как уже подчеркивал, на этом застолье находились не только жены и подруги его ближайших друзей, но и родители некоторых из них. Однако Джема это не смутило. Более того, когда он протрезвел, то не посчитал нужным перед кем-либо извиниться за свое поведение, не говоря уже о человеке, которому ни за что разбил голову.

Позднее, в 1991 году во время другого застолья, на котором присутствовало не менее ста человек, Джем разбил на глазах у всех голову хабаровчанину Солдатову Володе. Но уже не бутылкой, а фужером, который в него запустил за то, что тот сел на свое место до того, как он закончил говорить тост.

Подобные выходки со стороны Джема не редкость. В пьяном состоянии он мог ударить и оскорбить любого. Я упомянул два случая, произошедшие на моих глазах, когда пострадали гости из Хабаровска. А что касается его окружения из Комсомольска, то тех, на кого он поднимал руку было многим больше.  

Однажды весной 1989 года он, будучи пьяным, на глазах у большего количества криминальных авторитетов ударил несколько раз кулаком по лицу самого близкого друга Сашу Волчка (которого через год после этого сделает первым после себя вором в законе).

Джем поднял на него руку не за какой-то плохой поступок, а лишь за то, что тот сел в машине рядом с девушкой, на которую он положил глаз. Причем никаких личных отношений у нее с Джемом не было. Более того, через несколько месяцев после этого случая Инна (так звали девушку) стала женой Саши Волчка. То есть Джем, будучи женатым, приревновал своего лучшего друга к его будущей жене и избил его за это публично.

Случай с Волчком произошел в Хабаровске на моих глазах, а в самом Комсомольске, где Джем жил непосредственно, подобных пьяных выходок с его стороны было столько, что не сосчитать (знаю это со слов очевидцев). Зачастую под его пьяную руку попадали не только люди из его окружения, но также жена и его гости. В качестве примера приведу случай, который не видел своими глазами, но знаю со слов очевидцев.

Весной 1992 года к Джему в гости приехал грузинский вор в законе Кока Коберидзе (о котором я неоднократно до этого упоминал). В свое время, после Тобольской спецтюрьмы, Кока сидел с 1983 по 1985 год в зонах Хабаровского края и пользовался большим авторитетом. А когда у Джема произошел конфликт с ворами в тобольской спецтюрьме, которые не хотели признавать его собратом, то Кока его в этом вопросе поддержал, и мнение его оказалось одним из решающих.

После этого Джем публично везде заявлял, что Кока является его крестным по воровской линии, ибо, чтобы стать вором в законе, нужны рекомендации ряда воров, и Кока дал ему такую рекомендацию в самое решающее время. Будучи на свободе, Джем во всех своих застольях обязательно хотя бы один раз упоминал имя Коки и поднимал бокал за его здоровье. Он неоднократно приглашал Коку в гости, и наконец тот приехал.

В честь дорогого гостя Джем устроил серию банкетов с участием большого количества людей из своего окружения, ибо любил все делать с размахом и денег (общаковых) на это не жалел. Гуляние продолжили на природе, куда выехали большой толпой. Вместе с его друзьями были их жены и подруги.

Вино и водка лились рекой. В результате Джем слегка перебрал и, вспомнив что-то для себя неприятное, схватил палку и стал гоняться за своей женой, пытаясь ее избить. Всех, кто попадался на его пути, он бил кулаками, ногами и палкой, в результате чего все стали от него разбегаться.

Кока, желая спасти жену Джема, встал между ними со словами: «Женька, братишка, остановись» – и тут же получил сильный удар кулаком по лицу и оказался на земле. Вскочив на ноги, он ударил Джема в ответ, после чего они сцепились.

В процессе возникшей между ними борьбы Коке удалось обхватить Джема сзади так, что тот не мог вырваться, после чего последний стал орать своему окружению, чтобы доставали ножи и резали Коку, грозясь поубивать всех, кто этого не сделает. Многие из числа молодежи уже готовы были кинуться на Коку, но те, кто постарше и поумней, не дали им этого сделать.

Почти сразу же после этого инцидента Кока уехал из Комсомольска в Хабаровск, где находился еще несколько недель. Джем знал, где находится Кока, но не приехал к нему, чтобы извиниться, и даже не позвонил. На этом их дружба закончилась, после этого Кока к нему в гости не приезжал. 

Но если Кока мог не общаться с человеком, который его обидел, то люди из окружения Джема такой возможности не имели. Вследствие этого все, попадавшие к нему в зависимость, были вынуждены мириться с его тиранией и хамством. В противном случае их ждали неприятности, ибо Джем был злопамятным и никому ничего не прощал, особенно в тех случаях, когда задевалось его самолюбие.

Еще один случай, о котором не хотелось бы вспоминать, но придется, касается вещей еще более худших. Как любой мужчина, Джем был неравнодушен к женскому полу, но настолько распущен в этом отношении, что даже самые близкие его друзья боялись оставлять с ним своих жен, когда он находился в состоянии опьянения, опасаясь, что он их изнасилует.

В свое время мне немало об этом говорили и, в частности, о том, как он приставал к жене своего близкого друга вора в законе Саши Волчка, когда тот сидел в тюрьме. Но я этому не верил, считая, что такого не может быть, пока не столкнулся с этой проблемой лично, и причем в своей же квартире.

Произошло это в сентябре 1991 года, в тот момент, когда моя жена находилась на пятом месяце беременности. Джем и человек семь-восемь комсомольчан из его окружения приехали по своим делам в Хабаровск и до вечернего поезда, идущего в Комсомольск, находились у меня дома. Мы с женой и шестилетним сыном жили тогда в двухкомнатной квартире. 

Как и положено я накрыл для гостей стол. Джем изрядно выпил и стал засыпать, хотя время еще было дневное. Его уложили на диван-кровать во второй комнате, которая считалась у нас спальней. Все остальные (приехавшие с Джемом комсомольчане и несколько хабаровчан) находились в гостиной и смотрели видеофильмы.

Накормив гостей и оставив на столе все необходимое, Ира пошла после обеда в соседнюю комнату, чтобы отдохнуть. Как уже подчеркивал, в этой квартире было две комнаты. В первой находились гости из Комсомольска и несколько человек из Хабаровска, во второй на диван-кровати отдыхал Джем. Ира не раздеваясь прилегла на раскладушку у противоположной стены. В этой же комнате стояла детская кровать, в которой спал наш шестилетний сын Сергей.

Минут через двадцать Ира вбежала в комнату, где мы все находились, растрепанная и заявила, что ее пытался изнасиловать Джем. Я и несколько человек из Комсомольска кинулись в спальню, где увидели на диван-кровати совершенно голого Джема, который, не успев прикрыться, делал вид, что спит. Когда вернулись в гостиную, Ира рассказала, что в тот момент, когда она заснула, на нее навалился голый Джем, одной рукой он срывал с нее одежду, а другой закрывал ей рот. Окончательно проснувшись и поняв, чего он хочет, она столкнула его на пол и убежала.

После рассказа Иры наступила гробовая тишина, все были потрясены. Но это было лишь начало. Минут через пятнадцать прибежал наш шестилетний сын и заявил, что к нему только что в другой комнате приставал голый дядя. Несколько комсомольчан устремились к Джему, чтобы уложить его спать, а я, опасаясь того, что не сдержусь, не пошел. Повторяю, это происходило днем. 

В этот момент к Ирине пришла ее знакомая Надя. Ее муж, тоже судимый, был родным братом Саши Курносого, ответственного тогда за хабаровскую тюрьму. Более того, Курносый считался близким другом Джема. Услышав голос Нади, Джем, знавший ее лично, стал требовать, чтобы она посидела с ним, так как ему скучно. Поддавшись уговорам комсомольчан, большинство из которых она знала, Надя пошла во вторую комнату, но через несколько минут выскочила оттуда в коридор и кинулась к выходу. Вслед за ней почти до самой входной двери гнался совершенно голый Джем.

После того как Надя убежала из квартиры, Джем успокоился и вроде бы заснул, по крайней мере, часа два мы его не слышали. А когда проснулся слегка протрезвевший, я предложил ему выйти на улицу для разговора. Но он вышел не один, а с наиболее приближенным к нему Олегом Стрелой. На улице, сев за руль стоявшей у подъезда машины, я предложил Джему сесть рядом. Но он сделал это лишь после того, как за моей спиной на заднем сиденье пристроился Стрела.

Не знаю, к худу или к добру с нами оказался Стрела, но если бы мы остались тогда с Джемом вдвоем, то наверняка бы один из нас после той поездки не вернулся. Я хотел увезти его за город и там с ним разобраться. Физически он сильней меня, поэтому я взял с собой выкидной нож и был готов на крайность. Но присутствие Стрелы, внимательно следившего за каждым моим  движением, все усложнило.

Обдумывая возникшую ситуацию и прокручивая в голове варианты, я летел на большой скорости по улицам города, невзирая на светофоры и попадавшиеся на пути машины. О последствиях не думал и хотел лишь одного, чтобы Джем понес наказание. Почувствовав мое настроение, Джем испугался. Испугался, увидев мое состояние, и Стрела, который не хотел погибать в автокатастрофе из-за чужих грехов. Они стали просить, чтобы я сбавил скорость и смотрел внимательней на дорогу.

Не сбавляя скорости я потребовал у Джема объяснений по поводу его поведения. Он стал лепетать какую-то несуразицу и уверять, что ничего плохого не делал и что его оговорили, обратившись за поддержкой к Стреле. Но тот, зная, что я все видел своими глазами, и есть еще более десяти  свидетелей, промолчал. Но даже и после этого Джем от всего отказывался и говорил заискивающим тоном: «Володька, братишка, не верь никому. Все врут, для того чтобы нас поссорить».

Когда я увидел самоуверенного и наглого Джема заискивающим и униженным, то злость пропала, и появилось чувство брезгливости. Вместо того чтобы признать свою вину, извиниться и пообещать, что бросит пить, он категорически отрицал то, что отрицать было глупо. После того как я высказал Джему все, что хотел, мы подъехали к моему дому. Убедившись, что он не собирается ни перед кем извиняться, я сказал ему, что он должен мою квартиру покинуть, после чего он вместе со всей своей свитой укатил.

После этого мы несколько месяцев не встречались, но в связи с тем, что нас с ним связывали общие дела, и он старался свою вину загладить, мы через какое-то время формально вернулись к прежним отношениям. Более того, он напросился в апреле 1992 года стать крестным отцом нашего с Ирой младшего сына Владимира, и я ему в этом не отказал, надеясь на то, что он раскаялся и сделал нужные выводы, ибо всегда хочется верить в хорошее.

Однако вскоре стало ясно, что Джем не забыл о том дне, когда я увидел его униженным и оправдывающимся, и ждал благоприятного случая, чтобы отомстить. Не прошло и месяца после того, как он стал крестным отцом моего младшего сына, как на меня вновь посыпались интриги со стороны его окружения. А в конце лета 1992 года он, будучи пьяным, кинулся на меня у себя дома с кулаками и в присутствии нескольких авторитетов, а также своих детей и жены ударил несколько  раз по лицу без объяснений причины.

Ранее я неоднократно упоминал в автобиографической части своей "Книги Жизни" случаи, когда тех, кто причинял мне зло жизнь жестоко наказывала, и упомянутые события не были исключением. У всех из окружения Джема, кто по его приказу переходил в отношении меня за черту дозволенного очень быстро возникли серьезные проблемы, а его самого в начале лета 1993 года закрыли в тюрьму из-за двух сотрудников милиции, которых он в состоянии алкогольного опьянения приказал своим подручным избить. 

Руководство краевой милиции за избиение своих сотрудников очень сильно на Джема разозлилось. Ему пообещали   большой срок и серьезные проблемы в местах заключения, но неожиданно для всех в конце декабря 1993 года его освободили из тюрьмы по состоянию здоровья (хотя серьезных болезней он не имел) и уголовное дело за избиение сотрудников милиции остановили. 

За всю свою жизнь я ни разу не слышал, чтобы криминальных авторитетов (и уж тем более воров в законе), обвиненных в тяжких преступлениях, которые были доказаны, освобождали из под следствия по стоянию здоровья. Случай с Джемом был уникальный, - вся краевая милиция дышала на него ядом за избиение своих сотрудников, и вдруг дело на него закрыли, а его освободили.

Освобождение Джема тогда многих удивило, но я быстро понял, почему так произошло, и в дальнейшем это подтвердилось. Мнение краевой милиции и российские законы могли  проигнорировать лишь федеральные спецслужбы из Москвы, которые решили через Джема (попавшего по пьянке на крючок) взять под контроль дальневосточный криминальный мир.

До этого, как мне стало известно, с Джемом около месяца беседовали высокие чины из спецслужб, которые задавали ему разные вопросы об обстановке в криминальном мире и о влиятельных авторитетах, чтобы понять, кого из них можно завербовать, а кого лучше отправить в тюрьму. И Джем ради свободы, которую ему обещали, на все вопросы честно отвечал.

Все эти беседы (где Джем известных ему авторитетов по сути сдавал), а также момент написания им расписки о сотрудничестве со спецслужбами, сняли на видео. Перед освобождением Джему показали наиболее яркие сюжеты из его откровений, и предупредили, что если он попытается их в чем-то обмануть, то эти видео покажут по телевидению, а его самого осудят на большой срок за избиение сотрудников милиции. Таким образом, Джем, боявшийся разоблачений и тюрьмы, попал в полную зависимость от спецслужб.

После освобождения Джем с помощью спецслужб, заинтересованных в его подъеме, стал подминать Дальневосточный криминальный мир. Но со мной у него получился облом, ибо пока он сидел в тюрьме я смог выстроить в Хабаровске такую систему, при которой все спортсмены, диаспоры, и казаки признавали лишь меня и не хотели ложиться под Джема. Наиболее влиятельные хабаровские авторитеты также прислушивались ко мне, Джема они побаивались, но он был далеко, а в Хабаровске все решал я.      

Более того, к моменту освобождения Джема мое влияние распространялось и на весь Дальний Восток, ибо казаки, спортсмены и диаспоры, а также многие авторитеты из разных регионов общались между собой и вследствие этого ориентировались на меня и на Хабаровск, являвшийся общепризнанным центром Дальневосточного региона. Причем такое положение сложилось не за один год, этому предшествовала серьезная работа с моей стороны.

После освобождения в 1987 году Джем на протяжении трех лет не выезжал за пределы Хабаровского края из-за опасения провокаций, поэтому всю работу по распространению общакового движения на Дальнем Востоке проводил по своей инициативе я, так как в его окружении в конце 80-х людей способных на это не было. Свою деятельность в этом направлении я начал в 1988 году с Приморского края, который исколесил тогда вдоль и поперек и наладил контакты с наиболее влиятельными авторитетами, после чего наиболее достойных из них поставил ответственными за города и за сам край.

Затем с той же целью посетил Сахалинскую, Магаданскую, и Амурскую области, где также расставил ответственных за наиболее крупные города и за сами области. Причем главный упор в разговоре с авторитетами всегда делал на то, что приоритетом для общакового движения является борьба с уличным беспределом, и особо подчеркивал, что сборы на "общак" должны быть добровольными.

В 1991 году (еще до развала СССР ) мне удалось собрать в Хабаровске в одном месте не только всех уличных авторитетов, но и многих влиятельных спортивных лидеров, после чего я всем озвучил подготовленную мной общегородскую установку:

- Семьи, женщины, дети должны быть неприкосновенны;
- В общественных местах люди должны отдыхать, а не портить друг другу настроение;
- Конфликтрые ситуации должны решаться не с позиции силы, а с позиции здравого смысла, диалога и  компромиссных решений.

С моим мнением в Хабаровске считались все, поэтому предложенную мной установку утвердили единогласно. После этого вошло в традицию раз в неделю  собираться в моем ресторане (а в дальнейшем и в моем казино) и сообща решать все возникавшие вопросы. Вследствие этого в городе был порядок, простые люди себя чувствовали защищенными и могли гулять по улицам без опасений не только днем, но и ночью.

Чуть позже мне удалось подтянуть к себе наиболее активных представителей казачества и национальных диаспор, после чего обстановка в Хабаровске стала еще лучше. В городе все было под моим контролем, любые трения между группировками быстро гасились и дело не доходило до серьезных конфликтов, и уж тем более до убийств, тогда как в других городах, регионах, и республиках бывшего СССР в начале 90-х кровь лилась рекой из-за постоянных разборок. 

Руководство краевой милиции с опаской наблюдало за тем, как быстро растет мой авторитет и  вследствие этого на меня и мое окружение было вылито много грязи пресс-службой краевого УВД через разные СМИ. В результате мое терпение лопнуло и я (будучи криминальным авторитетом) подал в мае 1993 года заявление в суд на Хабаровское краевое УВД и его пресс-службу, а также на Дальневосточное Управление по борьбе с организованной преступностью за ложь и клевету.

Эти заявления я подал в суд из-за того, что представители упомянутых  выше  правоохранительных органов обвинили публично меня и созданную мной ассоциацию «Свобода» (которая гремела тогда на весь Дальний Восток) в разных нехороших делах во время пресс-конференции, которую показали жителям Хабаровского края по телевидению

Мои ответные действия против сильных мира сего всех удивили, а некоторые подумали, что у меня не все в порядке с головой, ведь любому понятно, что в борьбе между краевой милицией и криминальным авторитетом последнему ничего не светит. Но я был уверен в себе и в своих людях, а также в поддержке Божественных Сил, и в результате произошло то, что многие назвали чудом.  

В процессе судебного разбирательства правоохранительные органы не смогли найти ни одного доказательства, подтверждающего нехорошие дела со стороны моей и моего окружения, и вследствие этого обратились ко мне с просьбой (от имени начальника краевого УВД и начальника Дальневосточного управления по борьбе с организованной преступностью) забрать заявления из суда, пообещав при этом, что меня и "Свободу" больше не затронут. Более подробно с этими событиями можно ознакомиться по ссылке: http://interunity.org/kniga/g_31.htm

Заявления из суда забрал в августе 1993 года (после чего между мной и милицией наступил мир) и почти сразу же вслед за этим учредил Хабаровскую краевую общественную организацию "Единство" с помощью которой хотел более серьезно заняться благотворительностью (чему уделял тогда много времени, средств, и сил), а также объединить наиболее достойных людей из разных слоев общества (бизнеса, культуры, искусства, спорта, казачества, медицины, образования, и т.д.) вначале на Дальнем Востоке, а затем и по всей России.

А в октябре 1993 года (когда Джем еще находился в тюрьме) добровольно отказался от статуса криминального авторитета и смотрящего за городом Хабаровском (коим являлся на протяжении семи лет) и направил все свои силы, средства и возможности на общественную и благотворительную деятельность в соответствии с целями и задачами движения "Единство".

Деятельность по наведению порядка в Хабаровске я не прекратил даже после того как снял с себя полномочия смотрящего за городом. У меня была, по сути, своя армия из казаков и спортсменов. Смотрящими за криминальным миром Хабаровска я поставил вместо себя трех авторитетов (Гочу, Лешу Сапога, и Вову Урода), которые ежедневно появлялись в моем офисе и рассказывали обо всем, что происходит в городе. Спортивные и казачьи лидеры, а также наиболее влиятельные представители национальных диаспор также были постоянно на связи.

Десятки машин нужных мне людей были снабжены рациями, связанными между собой через высокую антенну, находившуюся во дворе моего офиса, и с центральной станцией, которая располагалась в помещении моей службы безопасности. Это позволяло в случае необходимости быстро находить друг друга в любом конце города, и оперативно решать возникавшие вопросы.

С уличными отморозками я боролся с помощью спортсменов, а пресечением пьяных выступлений в ресторанах и в иных общественных местах занимались казаки, дежурившие в моем офисе сутки через двое, по пять человек в смену, с прикрепленной к ним машиной с рацией. Было также несколько групп быстрого реагирования, которые находились в моем офисе днем, и им я также выделил машины с рациями.

С губернатором Ишаевым и иными власть имущими в Хабаровском крае у меня к началу 1994 года сложились неплохие отношения. Созданную мной организацию "Единство", которая активно занималась благотворительной деятельностью, все также воспринимали положительно, и более того, о ней стали упоминать не только в региональных, но и в центральных СМИ.

В частности, в конце января 1994 года были показаны по двум центральным телеканалам (1-му и 6-му) три короткометражных фильма (два 15-минутных и один 30-минутный) обо мне и об организации "Единство". Причем эти фильмы под рубрикой "Новая линия" демонстрировали на протяжении шести дней не только в России, но и во всех иных республиках бывшего СССР (называвшихся тогда СНГ), и это не стоило мне ни копейки. С информацией об этих фильмах можно ознакомиться по ссылке: https://interunity.org/g_40.htm

В тот момент у меня везде все было хорошо, и с хабаровскими властями проблем не было, ибо их устраивал порядок, который я в городе создал. Но неожиданно для всех в начале февраля 1994 года (после показов упомянутых фильмов) на созданную мной организацию "Единства" начались нападки через местные СМИ со стороны пресс-службы краевого УВД, за которыми, как стало ясно, стояли губернатор Ишаев и начальник краевого УВД Баланев.

Непонятная агрессия со стороны хабаровских властей многих удивила, ибо общественная организация "Единство"  занималась в тот момент в основном благотворительностью и ни в каких противозаконных делах не участвовала. Причем за полтора месяца до того Ишаев публично отзывался о "Единстве" хорошо, и это показали в упомянутом фильме "В Хабаровске все спокойно".

Когда я стал выяснять, что за этим стоит, то быстро понял, что нападки на "Единство" начались после того, как Ишаев вернулся в конце января 1994 года из США, где пробыл более полумесяца. И вслед за этим увидел действия с его стороны, направленные на создание Дальневосточной Республики, где он видел себя президентом, начальник краевого УВД Баланев - Министром МВД, а командующий ДВО Чечеватов - Министром обороны.

При более внимательном изучении происходящих событий я обнаружил за спиной Ишаева  и его команды уши США, Израиля, Англии и их спецслужб, наметивших с помощью референдумов и казаков создать на территории России новые республики  (Дальневосточную, Уральскую, Сибирскую, Кавказскую, и т.д.) с последующей их независимостью от Москвы.  Причем начать решили с Дальнего Востока. 

Фильмы о моей деятельности, показанные во всех республиках бывшего СССР вызвали большой резонанс и насторожили мировую элиту и подконтрольные им спецслужбы, которые работали над расчленением России. В частности их напугали в фильме "В Хабаровске все спокойно" мои слова: - "Земли Российские должны остаться у России". Но еще больше их напугало то, что учредителями созданного мной движения "Единство" помимо представителей культуры, искусства, спорта, и др. являлись и руководители "Союза казачьих войск России и Зарубежья", куда входили десятки тысяч казаков.

В то время руководители всех силовых и иных властных структур (включая губернаторов и мэров) были назначены Ельциным, вследствие чего он мог их заменить в любой момент. А казачьи организации, имевшиеся тогда почти во всех регионах России, были независимы от Москвы и при этом представляли собой серьезную общественную и политическую силу. Более того, почти все знали о том, что до революции 1917 года многие территории (Кавказ, Урал, Сибирь, Дальний Восток, и т.д.) осваивали и присоединяли к России казаки.

И именно по этим причинам мировые правители и подконтрольные им спецслужбы (ЦРУ, МИ-6, и МОССАД) решили использовать казаков в качестве инициаторов проведения региональных референдумов для создания новых республик, запустив при этом через нужных людей информацию, что вновь образованные республики останутся в составе Российской федерации.

На самом же деле, как мне стало известно, еще до конца 1994 года в соответствии с планами западных руководителей и их спецслужб президенты вновь образованных республик должны будут вместе собраться и заявить о своей независимости, по той же схеме, как развалили перед этим СССР. Для подкупа региональных руководителей были выделены большие средства.  

Создание республик, как уже упоминал, решили начать с Дальнего Востока, где не любили Москву за расстрел Белого дома и за выкачивание природных богатств, а также была сильная команда в лице губернатора Хабаровского края Ишаева, начальника краевого УВД Баланева, командующего ДВО Чечеватова, и их подчиненных. И именно по этой причине Ишаев провел в январе 1994 года более полумесяца в США, где ему обещали для создания Дальневосточной Республики большие деньги и всестороннюю поддержку.

Но после фильмов обо мне и "Единстве", показанных по двум центральным телеканалам на территории всего бывшего СССР, враги России напряглись. В частности их напугали в фильме "В Хабаровске все спокойно" мои слова: "Земли Российские должны остаться у России", упомянутые мной 14 сентября 1993 года в газете "Тихоокеанская звезда, где я впервые озвучил программу движения "Единство":  https://interunity.org/g_36.htm

Но еще больше их напугало то, что в фильме "В Хабаровске все спокойно" они увидели казаков и в частности полномочного представителя Верховного Атамана "Союза казачьих войск России и зарубежья" по Дальнему Востоку Георгия Никифорова, который заявил, что является одним из учредителей организации "Единство". В результате Ишаеву приказали эту общественную организацию закрыть. Фильм "В Хабаровске все спокойно" можно увидеть по ссылке:  https://www.youtube.com/watch?v=6IR9IcXyjCw

В Дальневосточной республике я должен был курировать улицу, спортсменов и диаспоры, ибо был тогда единственным на Дальнем Востоке человеком к мнению которого они прислушивались.  К Джему и его окружению спортивные лидеры и представители диаспор относились негативно, многие уличные авторитеты относились к нему также недоверчиво из-за его непонятного освобождения из тюрьмы за месяц до того. 

В связи с тем, что в начале 1994 года я был единственным, к кому тогда прислушивались все (и спортсмены, и диаспоры, и уличные авторитеты) меня вначале не трогали, а на "Единство" полились потоки грязи через местные СМИ. При этом мне дали понять, что я должен сам закрыть "Единство" и не лезть в политику. А когда я с этим не согласился мне решили показать, кто в Хабаровске и на Дальнем Востоке хозяин. Но этим меня только разозлили.

Весной 1994 года мне удалось выйти в Москве на серьезных людей и поднять вопрос о расчленении России на высоких уровнях. В частности состоялись встречи с доверенными лицами начальника Службы безопасности Президента РФ Александра Коржакова и директора Федеральной службы контрразведки Сергея Степашина. Помимо прочего я предоставил компетентным органам в Москве доказательства мошенничества и хищений в особо крупных размерах со стороны Ишаева, Баланева, Чечеватова, и их ближайшего окружения.

В результате на одних хабаровских начальников завели уголовные дела, а над другими, включая губернатора Ишаева, начальника краевого УВД Баланева, и командующего ДВО Чечеватова, нависла угроза оказаться в тюрьме в качестве организаторов серьезных преступлений. Их, безусловно, это напугало, поэтому они подключили все свои силы и средства в Москве, с целью уйти от наказания, и в начале ноября 1994 года им это сделать удалось.

Когда стало ясно, что опасность расчленения России осталась позади, а Ишаев, Баланев, и Чечеватов  поклялись Ельцину в своей преданности, то все уголовные дела, связанные с ними  и с их окружением закрыли. После этого Ишаев, Баланев и подконтрольные им структуры направили всю свою ярость и злость на меня  и на созданные мной общественные объединения "Единство" и "Уссурийское казачье войско". Но так как я имел тогда высокий общественный статус и внимательно следил за своими врагами, их злобные выпады своей цели не достигали.

В процессе моего противостояния с губернатором Ишаевым и начальником краевой милиции Баланевым местные власти и многие СМИ называли меня криминальным авторитетом, у которого руки по локоть в крови, и вследствие этого все понимали, что задержаться мне на свободе не дадут. Но произошло то, чего никто не ожидал, - я не только избежал тюрьмы, но и менее чем за год смог подняться на очень высокий общественно-политический уровень.

В частности, в конце 1994 года я был заместителем Верховного атамана "Союза казачьих войск России и Зарубежья", членом комиссии по правам человека Общественной Палаты при Президенте России, членом Президиума ЦК свободных профсоюзов России, и членом политсовета Ассамблеи национальных, демократических, и патриотических сил России. Причем все эти должности были законные и никто их никогда не оспаривал.

Помимо прочего я возглавлял тогда Хабаровскую краевую общественную организацию "Единство", в которую входили многие известные люди не только из России, но и из других стран. Более того, в феврале 1995 года возглавляемая мной организация "Единство" получила в московском Министерстве юстиции статус Международного общественного правозащитного движения, где я стал президентом, и являюсь им по сегодняшний день.

В процессе моего противостояния с Ишаевым и Баланевым последние неоднократно пытались натравить на меня Джема и подконтрольных ему бандитов, но тот понимая, что я ему не по зубам открытых конфликтов со мной избегал. А когда Ишаеву и Баланеву удалось решить свои проблемы в Москве и закрыть уголовные дела, заведенные на них и их подчиненных, то они решили уже более серьезно надавить на Джема через местные спецслужбы (от которых он был зависим) чтобы объявил мне войну.

Ранее отношения с Джемом у нас были натянутые, но когда его посадили в 1993 году в тюрьму, то несмотря наши разногласия я стал помогать его семье материально. Помимо прочего передавал неоднократно деньги для его адвокатов через Эдика Сахно, с которым мы тогда поддерживали хорошие отношения. А когда Джема освободили я приехал к нему в Комсомольск и дал ему еще 20 тысяч долларов для решения оставшихся у него проблем.

Джем был благодарен мне за помощь в трудное время, но так как боялся тюрьмы и изобличений со стороны  спецслужб, пошел со мной на открытый конфликт и стал поливать грязью, хотя за месяц до того,  во время своего дня рождения (10 ноября 1994 года) посадил меня за столом по правую руку от себя и в присутствии более чем ста человек показал ко мне свое уважение. 

При объявлении мне войны Джем надеялся на свой воровской статус (ибо по воровским законам криминальный мир обязан был его поддержать) и на помощь властей (которые его на войну со мной толкали). Он рассчитывал, что криминальные авторитеты в Хабаровске встанут на его сторону, а казаки и спортсмены побоятся пойти на конфликт одновременно и с ним и с властями. Однако все получилось иначе. Против Джема выступили открыто все казаки, спортсмены и диаспоры, а также многие авторитеты, которые считали, что Джем не имел права плясать под дудку властей.  

Очень быстро о действиях Джема против меня и "Единства" по указанию властей и спецслужб узнали во всех краях и областях Дальневосточного региона через общавшихся между собой казаков, спортсменов и авторитетов. В результате почти все поддержали меня и осудили Джема, после чего я мог реально оторвать от него Дальний Восток и заблокировать в Комсомольске. 

Проигрыш Джема напугал Ишаева и Баланева, а также сильно озадачил  региональные и федеральные спецслужбы, вложившие в раскрутку своего ценного агента очень много сил и средств. В результате все маски были сброшены и  на тех, кто поддерживал меня и "Единство" начались гонения со стороны всех властных структур и спецслужб. При этом говорилось открыто, что у тех, кто поддержит Джема и его людей, никаких проблем не будет.

Ко мне приходили уличные и спортивные лидеры, а также коммерсанты и общественные деятели, которые говорили: - "Мы попали под жесткий пресс и со стороны властей, и со стороны бандитов. Наш бизнес и стоящие за нами люди оказались под ударом. Мы тебя уважаем и до этого поддерживали, но ситуация изменилась и стало ясно, что Джем, Ишаев, Баланев, и подконтрольные им структуры, включая милицию и спецслужбы, объединились против тебя. Мы здесь бессильны. Скажи, что нам делать?».

Когда я стал думать над тем, почему хабаровские власти и спецслужбы стали так нагло демонстрировать свою связь с криминальным миром в лице Джема и иных воров и авторитетов, то быстро понял, что это было согласованно с влиятельными людьми из Москвы, которыми в свою очередь управляли западные кукловоды, увидевшие во мне и в созданном мной движении "Единство" опасность.

Вследствие этого я всем приходившим ко мне говорил: «Отходите в сторону сами и уводите из-под удара своих людей. В сложившейся ситуации вы мне ничем не поможете, так же, как и я не смогу вам помочь. Обо мне не беспокойтесь, я  свой путь выбрал сознательно и пойду по нему до конца».

Тогда мне трудно было людям объяснить, почему пошел на открытый конфликт с сильными мира сего, ведь это по сути самоубийство, но для той правды, которую я тогда знал они еще не созрели. В соответствии с планами Божественных Сил духовное возрождение мира и построение справедливого общества на Земле должно начаться в начале 21 век из России, а движение «Единство» и есть тот самый стержень вокруг которого в нужный момент начнут объединяться люди выбравшие для себя Путь к Свету (то есть к Богу).

Когда мне открылось будущее, то возникло желание рассказать людям о том, что происходит сейчас в мире и что нас всех ждет, но из-за упомянутой войны которая продолжалась полтора года (с февраля 1994 по июль 1995 гг.) я этого сделать не мог. После уничтожения экономики мне стало ясно , что в Хабаровске мне делать уже нечего и пришло время начать работу над «Книгой Жизни», которая расставит все по своим местам.

Из Хабаровска уехал 11 июля 1995 года, но перед этим публично заявил, что выиграю и эту битву, и в дальнейшем всю войну. И к этому добавил, что к моему возвращению никого из тех, кто перешел в отношении меня за черту дозволенного, уже не будет. В частности указал имена воров Джема, Беляя, и Киселя, причинивших мне много зла, а также бывших друзей коммерсантов Римера и Плотникова, которые помогли им уничтожить мою экономику.

Через несколько недель после моего отъезда из Хабаровска, указанные мной люди стали этот мир покидать. И тут все вспомнили мои слова и стали друг у друга спрашивать, кого я еще в качестве жертв указал. Многие тогда подумали, что всех перечисленных убираю я, - разозлился, нанял киллеров, и провожу зачистку. Когда мне это передали, я сказал: «Если Бога не боятся, то пусть боятся хотя бы такого возмездия, и понимают, что зло наказуемо».

Пользуясь случаем напомню, что несмотря на мою далеко непростую жизнь на мне до сих пор нет крови человеческой. Я никого не убил, и по моему приказу никого не убили, а к тем, кто пытался мне навредить, возвращалось их же собственное зло, и зачастую это заканчивалось трагически. Упомянутая война из-за того, что не дал врагам расчленить Россию не была исключением.

Когда вернулся через десять лет в Хабаровск, то никого из тех, кого перед отъездом указал, в физическом мире уже не было. Более того, под зачистку попали и многие другие бандиты, желавшие зла мне и движению "Единство». В общей сложности за время моего отсутствия (с июля 1995 по июль 2005 гг.) из жизни ушли по разным причинам в Хабаровском крае несколько десятков человек из окружения Джема, тогда как все, кто меня не предал были живы. 

В других регионах тоже выкосило немало авторитетов, когда-то общих наших с Джемом друзей. Все они знали, что Джем объявил мне войну по приказу властей (губернатора и руководителей МВД и ФСБ), но когда у них спрашивали, кто в этой войне прав, поддерживали Джема (а значить и всю ту грязь, которую он вместе со спецслужбами на меня вылил). Подлость, клевета и предательство это страшные грехи, и наказание за это соответствующее.

Немало было и таких, которых жизнь наказала, но из физического мира они не ушли. В частности у трех оставшихся в живых воров - Эдика Сахно, Олега Семакина и Олега Шохирева хватило ума не поливать меня грязью отрыто, но при них это делали другие, и они зная правду им это делать позволяли, поэтому весной 2005 года попали в тюрьму и в дальнейшем получили большие сроки (25, 22, и 20), которые отбывали в других регионах. 

В июле 2005 года, когда я вернулся в Хабаровск, на Дальнем Востоке воров в законе уже не было (если не считать троих, упомянутых выше, сидевших тогда в тюрьме).  Более того, к тому моменту на свободе не осталось почти никого, кто мог бы причинить мне серьезное зло.

Джем из этого мира ушел проклинаемый многими 23 октября 2001 года. В тот момент он находился в Хабаровском СИЗО, куда попал за три недели до того за ужасное преступление, в результате которого погибло много молодых людей. Коротко о том, что этому предшествовало расскажу.

20 февраля 2001 года Джем вместе со своим ближайшим окружением поминал своего брата. В ходе поминок он будучи пьяным сказал, что хотел бы нанести удар по предпринимателям — депутату городской думы Эдгару Зайцеву и его компаньонам, которые не хотели давать деньги в "общак" и пользовались "мусорской" крышей. Тогда же было принято решение поджечь кафе "Чародейка", помещение которого принадлежало этим коммерсантам.

Организацию поджога поручили ответственному за Центральный район города Комсомольска Андрею Макаренко, а тот привлек к этому делу пятерых отмороженных исполнителей из "общака". В результате вечером 22 февраля в популярное у молодежи заведение ворвались четверо в масках (пятый их ждал в машине) и забросали помещение стеклянными банками с горючим.

Одну из банок разбили рядом с чёрным ходом, другую — на столике, где сидело больше всего посетителей, а ещё одну у порога, чтобы отсечь людям дорогу к выходу. Пламя быстро распространилось по заполненному посетителями кафе, многие ринулись к окнам, но на них были решетки, запасной выход отрезал огонь, дверь основного выхода подпер с другой стороны один из налетчиков, чтобы дать возможность подельникам убежать. Усугубило ситуацию также и то, что исполнители добавили в горючую жидкость сахар и муку, чтобы смесь лучше прилипала к полу, стенам, и телам.  

В результате четыре человека сгорели заживо (их тела были обуглены до костей), еще четверо умерли в больнице, более двадцати получили сильные ожоги, вследствие чего многие из них стали инвалидами. У некоторых из тех,  кому удалось вырваться из огненного ада, прямо на улицу слезала кожа. Большинство погибших и пострадавших были школьницы, которые пришли на день рождения своей подруги.

Поджигателей арестовали почти сразу же, все они оказались членами комсомольского "общака". Занимавшиеся этим делом следователи генеральной прокуратуры Дальневосточного федерального округа быстро узнали о конфликте между Джемом и хозяевами "Чародейки", а также и то, что команду сжечь кафе дал именно он, но даже и после этого на протяжении семи месяцев российские спецслужбы не давали своего ценного агента арестовать.

Жители города Комсомольска выходили на демонстрации, писали обращения к Президенту России и требовали наказать убийц. В конечном счете по указанию Генеральной прокуратуры Джема арестовали 20 сентября 2001 года и этапировали в Хабаровское СИЗО. Его посадили в двухместную камеру на "тихом корпусе", где ФСБ держит своих клиентов, и там он через три недели встретил свою смерть.  

Многие из тех, кто был в курсе этих событий до сих пор считают, что Джема отравили спецслужбы, как опасного для них свидетеля,  который безнаказанно творил беспредел на протяжении почти восьми лет под защитой ФСБ.

В подтверждение сказанного укажу ниже выдержку из интервью бывшего спецкора газеты "Известия" по Дальнему Востоку, а в тот момент депутата Госдумы Бориса Резника, которое было опубликовано в статье "Агент спецслужб оказался виновным в гибели восьми человек" 9 декабря 2003 года в "ИЗВЕСТИЯ.RU:

"Говорить, что Джем держал в руках исполнительную власть или правоохранительные органы региона, было бы преувеличением. Более того, как позже выяснилось, он состоял на агентурной работе в "определенном ведомстве". Когда рубоповцы в рамках дела о поджоге кафе прослушивали его мобильный телефон, в течение месяца было зафиксировано 73 его разговора с этой организацией".

Тогда многие так называемые авторитеты (включая и воров в законе) сотрудничали (и сотрудничают сейчас) со структурами МВД,  ФСБ, и ФСИН из-за желания облегчить свою жизнь. Методы вербовки разные - одних запугивают, другим подкидывают патроны и наркотики, а третьи попадают в тюрьму по своей глупости, после чего всех ставят перед выбором - сохранить свою честь и за это пострадать, или стать мусорскими пособниками. 

В свое время я через это тоже проходил, как в местах заключения, так и на свободе, - меня запугивали, подкидывали патроны и наркотики, фабриковали уголовные дела, обливали грязью и натравливали подконтрольных "мусорам" авторитетов, но с Божьей помощью я через все это прошел - не прогнулся перед имевшими власть негодяями и не потерял свое достоинство и честь.

PS. На протяжении последних 30 лет продажные СМИ  (принадлежащие западным хозяевам, которым я не дал расчленить Россию в 1994 году) поливали грязью меня и созданное мной движение "Единство" и именно поэтому я решил добавить позднее в  главу "Джем и дальневосточные воры" информацию о моей войне с хабаровскими властями, в которой Джем сыграл немалую роль.

Автобиографическую часть своей "Книги Жизни" я поместил в интернет в июле 1999 года, и с тех пор ни один человек не осмелился публично оспорить ни одного слова, так как у меня мощная доказательная база и еще много живых свидетелей. Более подробно с тем, что происходило при мне в Хабаровске можно ознакомиться по ссылке: https://interunity.org/kniga.htm

ГЛАВА 22

БРАТВА, СПОРТСМЕНЫ И НАЦМЕНЫ

Благодаря своему удачному расположению Хабаровск географически и политически является центром Дальневосточного региона, ибо находится на пересечении главных дорог. Исходя из этого центры спортивных краевых и дальневосточных федераций по боксу, самбо, каратэ и т. д. находились также в Хабаровске. До определенного момента спортсмены на улицах города заметной роли не играли, уступая в этом криминальным авторитетам. Но с наступлением перестроечных времен и развитием частного предпринимательства ситуация к концу восьмидесятых годов резко изменилась.

Согласно арестантским понятиям криминальный авторитет не должен жить за счет коммерции, тогда как спортсменам это не запрещалось. В результате спортсмены, будучи более организованными и интеллектуально развитыми, приспособились к новым условиям быстрей и, опираясь на финансовую поддержку новоиспеченных коммерсантов, создали к началу девяностых годов достаточно мощные спортивно-криминальные структуры.

Когда уличные авторитеты наконец-то поняли, что за счет коммерции не только можно, но и нужно жить, и попытались взять коммерсантов под контроль, то с удивлением обнаружили, что опоздали. Почти все киоски, магазины и иные коммерческие структуры уже находились под контролем спортивных группировок, и это привело в конечном счете к многочисленным конфликтам.

В то время спортсмены на Дальнем Востоке воров не признавали и к криминальным авторитетам относились отрицательно. А так как я представлял интересы преступного мира, то оказался в очень сложном положении, ибо, с одной стороны, проводил политику, направленную на пресечение уличного беспредела и восстановление справедливости и порядка, а с другой – опирался на воровскую идею, которая по своей сути порочна.

Свои отношения с людьми я строил на принципах честности, порядочности и справедливости, а Джем и большинство уличных авторитетов – на силе, наглости и жестокости. В результате я оказался в центре разных интересов. Криминальные лидеры преследовали одни цели, спортсмены и коммерсанты – другие, власти – третьи, простые люди – четвертые. Однако, несмотря на столь серьезные разногласия, мне все же удалось к началу 1992 года найти общий язык почти со всеми.

В разговоре с Джемом и агрессивно настроенной братвой я делал упор на лучшие принципы из воровской идеи, со спортсменами и коммерсантами говорил с позиции здравого смысла, с представителями власти – исходя из целесообразности, с простыми людьми – из понятий человеческих. Такая гибкая политика позволяла мне, несмотря на противоречия, держать ситуацию в городе под контролем. В результате в Хабаровске отсутствовали массовые драки, стрельба и поножовщина, и это устраивало всех.

Когда я отрегулировал взаимоотношения между коммерсантами, спортсменами и уличной братвой, на первое место встали вопросы национальные. В Хабаровске тогда находилось много приезжих с Кавказа и Азии, которых взять под контроль не представлялось возможным. Если для урегулирования местных конфликтов можно было встретиться и говорить с лидерами конфликтующих сторон, то в ситуациях, где были замешаны приезжие из других республик, такой возможности зачастую не имелось.

Главная проблема заключалась в том, что среди большого количества приезжих людей разных национальностей отсутствовали ярко выраженные лидеры, способные влиять на своих земляков в нужном направлении. Вся эта многонациональная, постоянно меняющаяся масса людей состояла из разрозненных групп, живших по своим законам и не желавших над собой контроля. Это приводило к частым конфликтам, в которые мне приходилось вмешиваться. Ниже расскажу о нескольких случаях.

Первый случай, о котором хочу рассказать, произошел в марте 1992 года. В то время на продуктовых и цветочных рынках города торговали в основном кавказцы и азиаты, которые чувствовали себя настолько уверенно, что зачастую обижали местных жителей, и это приводило к конфликтам. Однажды доведенные до озлобления наглостью гостей из иных республик несколько наиболее сильных спортивных группировок, договорившись между собой, решили устроить в праздничный день 8 марта погром на центральном рынке и взять у нерусских торговцев бесплатно цветы, овощи и фрукты.

Произошло все стихийно. Я узнал об этом за день до погрома. Оценив ситуацию, понял, что жертвы и проблемы гарантированы. Во-первых, 8 марта на рынке будет много народу. Во-вторых, нерусские торговцы находились под защитой закона. В-третьих, могли оказать сопротивление и обязательно бы его оказали, а спортсмены, обозленные засильем кавказцев, были готовы к применению силы. В результате всего этого последствия могли оказаться трагическими.

Я пригласил к себе лидеров спортивных группировок, которые собирались учинить погром, и, пояснив абсурдность их затеи, предложил сделать по-иному. Во-первых, продемонстрировать силу обнаглевшим «гостям» не 8 марта, когда рынок набит людьми, а в будний день. Во-вторых, не устраивать погром и никого не грабить, что может привести к уголовной ответственности, а, зайдя на рынок, установить на овощи, цветы и фрукты приемлемые для местного населения цены.

Как уже подчеркивал, на городских рынках торговали в основном кавказцы и азиаты. Цены космические, а снижать их они не собирались. Хочешь – бери, не хочешь – не бери, а ниже установленной цены не продадут. Там была своя мафия и свои законы. Местным торговцам ходу не давали. А если и стояли за прилавком русские женщины, то хозяевами товара, которым они торговали, являлись приезжие с Кавказа или Азии.

Я собрал информацию о том, сколько стоят овощи, цветы и фрукты в кавказских и азиатских республиках, высчитал дорогу, расходы, приемлемую прибыль и установил по каждому из продуктов ограничения в цене. В назначенное мной время, когда на рынке находилось мало народу, в его крытое помещение одновременно с разных сторон зашли человек двести спортсменов и представителей уличной братвы. Все были трезвые и вели себя корректно. Заполнив за несколько минут всю территорию крытого рынка, они привели в шоковое состояние рыночных торговцев.

Никого не оскорбляя и ничего не забирая, они молча раздали торговцам списки с перечнем максимальных цен на овощи, цветы и фрукты. Погуляв по рынку минут 15–20 и продемонстрировав силу, вся эта внушительная масса людей ушла так же молча, как и пришла. Все это время я находился с женой и шестилетним сыном в центре помещения рынка, чтобы все видели, что держу ситуацию под контролем. Братва, спортсмены и торговцы знали меня в лицо, и мое присутствие удерживало всех от необдуманных действий.

В тот момент я сильно рисковал, ибо ситуация напоминала пороховую бочку, находящуюся рядом с огнем. И если бы дело дошло до конфликта и серьезных последствий, что вполне могло случиться, то меня могли подвести под уголовную статью как организатора. И краевая милиция такой шанс не упустила бы. Но все с Божьей помощью обошлось. Некоторые торгаши после этой акции из города уехали, остальные стали торговать по тем ценам, которые мы им указали. Я проверял их в этом лично.

На следующий день меня пригласили в городское отделение милиции, где заявили, что я не имею права вмешиваться в процессы рыночной экономики и устанавливать цены на чужие продукты. Я пояснил, что остановил погром, намеченный на 8 марта. А также сказал, что лично мне рыночные торговцы дают овощи, цветы и фрукты бесплатно, а другим жителям Хабаровска приходится переплачивать. Мало того, гнилье подсунут, а будешь возмущаться – оскорбят. Руководству городской милиции сказать было нечего, тем более что все кончилось благополучно, и мы разошлись по-хорошему. А гости из других республик после этого стали вести себя на рынке и в городе многим скромнее.

Через два месяца после этого случая, в начале мая того же года, произошло еще одно запомнившееся мне событие, в котором решающую роль сыграли дагестанцы. Перед этим ко мне неоднократно приходили люди с жалобами на поведение дагестанцев, которых в Хабаровске находилось тогда много. По вечерам они обычно собирались в облюбованном ими ресторане при гостинице «Турист», где большинство из них и проживало. И именно там началась та история, о которой хочу рассказать.

Однажды вечером, когда человек двадцать дагестанцев как всегда гуляли в этом ресторане, один из них, по имени Абдула, постоянно ко всем задиравшийся, будучи пьяным, придрался к русскому парню, сидевшему за соседним столиком с девушкой. В результате между ними произошла драка, которая переместилась в фойе. Находившиеся в ресторане дагестанцы вышли вслед за ними. После этого парень попал с ножевыми ранениями и иными серьезными повреждениями в реанимацию.

На следующий день, узнав о случившемся, я распорядился, чтобы все дагестанцы, причастные к этому конфликту, и в первую очередь Абдула, прибыли в намеченное мной место для объяснений. Некоторые, испугавшись, уехали из города, а жившие в Хабаровске давно, включая Абдулу, пришли. Когда стали разбираться, кто бил и резал Колю Сапога (так звали этого парня), то дагестанцы стали клясться хлебом и матерью, что никто из них к этому не был причастен и все виновные из города убежали.

Абдула категорически отрицал свою причастность к ножевым ранениям. Он заявил, что парень, с которым у него возник конфликт, ударил его в фойе кулаком в лицо, после чего он потерял сознание, а когда очнулся, все уже кончилось. Но нашлись свидетели, которые видели у Абдулы перед этим нож. В результате возникли подозрения, что именно этим ножом и были сделаны раны, в результате чего человек оказался в реанимации. Абдула это отрицал и вел себя вызывающе, хотя помимо меня при этом разговоре присутствовало еще человек двадцать авторитетов.

Я не разрешил никого трогать до выяснения. Но сказал Абдуле и остальным дагестанцам, что друзья пострадавшего сегодня поедут к нему в больницу, и если выяснится, что кто-то из находившихся здесь замешан в нанесении ему физических увечий, то виновных ждет суровое наказание. И после этого они покинут Хабаровск навсегда. Договорившись встретиться на следующий день, все разошлись.

Вечером ко мне домой пришли два дагестанца, которые давно жили в Хабаровске и имели здесь семьи, и признались, что ножевые раны нанес Абдула. Они сказали, что не хотят за него отвечать, так как со своими земляками он ведет себя не лучше. На следующий день в назначенное время на встречу пришли только те дагестанцы, которые за собой вины не чувствовали. Абдула исчез. Друзья пострадавшего Коли Сапога поклялись, что найдут Абдулу и накажут. Но после этого он им не попадался, и у всех сложилось мнение, что в Хабаровске его нет.

Через неделю после описанных событий, в День Победы, 9 мая, я вместе с вором в законе Кокой Коберидзе (гостившим в Хабаровске) и Гогой Качехидзе (крестным отцом моего старшего сына) зашел перекусить в бар ресторана «Саппоро», где столкнулся с Абдулой. Поинтересовавшись, почему он не пришел в назначенное время и проигнорировал уважаемых в городе людей, я предложил выйти для разговора на улицу. Коке и Гоге сказал, что отлучусь минут на пятнадцать, и попросил меня подождать.

С Абдулой было несколько местных ребят, которых я знал плохо. Рядом со мной находился лишь один Володя Юрьев. Когда мы оказались в ближайшем от ресторана дворе, то Абдула, не дав никому сказать слова, вытащил нож и с криком «Убью!» сделал резкий выпад в мою сторону в расчете на то, что я испугаюсь и убегу. Но я пошел к нему навстречу. Все находившиеся при этом растерялись, а когда опомнились, то вместо того, чтобы отобрать у него нож и наказать за беспредельную выходку, встав между нами, не подпускали меня к нему близко.

Получилась глупейшая ситуация. Я оказался в таком положении, как будто между нами возник конфликт на личной почве, а присутствующие при этом нас разнимают. Разозлившись, я раскидал всех, кто стоял между мной и Абдулой, и, подойдя к нему вплотную, сказал: «На, сука, режь!». С одной стороны, я рассчитывал на то, что он побоится поднять на меня руку, а с другой – знал несколько приемов защиты от ножа.

Абдула был пьян. На вид ему лет 25–30. Ростом он почти на голову выше меня и физически сильнее. Я знал его как человека дерзкого и непредсказуемого, способного на любую крайность. И если бы он ударил меня ножом, длина которого была такой, что можно просадить человека насквозь, то мне бы пришлось плохо. Но отступать я не привык, да и не имел права в связи с занимаемым мной положением.

Как и рассчитывал, Абдула не решился перейти за крайнюю черту, но, отступая от меня, заявил, что я покойник, и это вопрос лишь небольшого времени. На что тут же получил ответ: «Ты только что вынес себе приговор. Не я буду покойник, а ты». Ответил автоматически, но слова мои оказались пророческими. На следующий день, без вмешательства с моей стороны, он ушел из этого мира. И вот как это произошло.

Весть о том, что Абдула поднял на меня нож и угрожал убийством, быстро разнеслась по городу, и многих это возмутило. Замахнувшись на меня, он замахнулся на всех. Если оставить это без внимания, то завтра начнут размахивать ножами все кому не лень. Многие стали искать Абдулу, чтобы наказать. Наглость и беспредел со стороны кавказцев уже достали всех, а последние события переполнили чашу терпения.

Со своей стороны я попросил тех, кто занимался его поисками, чтобы не доводили дело до крайности, так как эта история получила огласку. Однако все получилось иначе. Абдула знал, что его ищут, и вооружился до зубов. Нашли его в квартире, которую он снимал. Наказать в назидание другим его хотели серьезно, но убивать никто не планировал. Он не оставил выбора тем, кто его нашел, напав на них первый с оружием.

Так, вопреки моему желанию, слова, сказанные мной автоматически, оказались пророческими. Зря он пожелал мне смерти. Мог бы еще жить. Эти события вызвали в городе большой резонанс. Многие, включая милицию, знали обо всем случившемся в деталях, и почти все сошлись во мнении, что Абдула получил по заслугам. А кавказцы после этого случая стали более понятливыми и покладистыми.

Через два месяца это дело закрыли. Обвиняемых из-под стражи выпустили, признав за ними право самообороны. В краевом УВД мне сказали, что жалеют лишь о том, что не они застрелили Абдулу в тот момент, когда у него в руках находилось оружие. До этого им неоднократно жаловались на его беспредельные действия, но с поличным он им не попадался. Да и не один он был такой. Многие кавказцы вели себя таким же образом. Все вооружены, живут без прописки, натворят дел и скрываются. Где их потом искать? Случай с Абдулой местное население восприняло как заслуженное возмездие, а гости с Кавказа – как серьезное предупреждение.

Месяца через два после этих событий, в этом же 1992 году, произошел еще один интересный случай, о котором сейчас расскажу. Однажды летним днем перед обедом ко мне в офис пришел азербайджанец Гасан, которого я незадолго до того поставил старшим над всеми азербайджанцами в городе. Он рассказал о назревающем конфликте между чеченцами и азербайджанцами и о том, что к вечеру этого дня чеченцы обещали приехать на его фирму с целью подмять ее под себя.

До этого чеченцы в Хабаровске о себе так нагло и открыто не заявляли. Но после того как их лидерам удалось объединить на Дальнем Востоке всех чеченцев и ингушей и хорошо их вооружить, они, посчитав, что их время пришло, решили приступить к началу экономической экспансии. Главными их жертвами были кавказцы и азиаты, имевшие большие прибыли с торговли.

Рэкетировали чеченцы по отработанной схеме. Вначале собирали информацию об интересующих их людях и фирмах. Затем подтягивали в нужный город боевиков из ближайших регионов и Чечни и подминали под себя тех, кого наметили. При этом шли на все, вплоть до убийства. После этого перемещались в другой город и проделывали то же самое с другими заранее намеченными жертвами.

В Хабаровске чеченцы решили начать с самой богатой азербайджанской фирмы, имевшей большие прибыли от торговли разливным вином. В своих расчетах они исходили из того, что азербайджанцы разрознены, а местных авторитетов это не касается. Но при этом не учли проводимую мной в городе политику, отображенную в главе «Общаковый прогон». К тому времени я контролировал обстановку в Хабаровске почти полностью и пресекал любые проявления беспредела.

После того как Гасан рассказал мне о намечавшейся агрессии со стороны чеченцев, я дал указание своим людям, чтобы срочно нашли лидеров всех спортивных и уличных группировок и попросили их приехать в мой офис. И когда в назначенное время несколько десятков чеченцев прибыли на машинах к месту разборок с азербайджанцами, их ожидал сюрприз. Весь район был оцеплен спортсменами и уличной братвой. В общей сложности с нашей стороны туда подтянулось около пятисот человек.

Я пригласил старших от чеченцев и азербайджанцев в отдельную комнату для разговора, где в присутствии наиболее влиятельных в городе криминальных и спортивных лидеров был подведен итог. Чеченцам я сказал: «Город не бесхозный. Живите, работайте, заводите семьи. Мы уважаем другие нации. Вы будете находиться под нашей защитой. Здесь все вопросы решаются без драк, стрельбы и поножовщины. Правым будет не тот, у кого больше силы и наглости, а кто действительно прав».

Разошлись по-хорошему, без взаимных обид и оскорблений. После этого в Хабаровске проблем с лицами чеченской национальности не было.