|
||||||||
|
||||||||
ГЛАВА 4 МАТВЕЕВСКАЯ ЗОНА В
начале лета 1972 года меня перевели из следственной тюрьмы, где я пробыл
более девяти месяцев, в 13-ю колонию строгого режима. Зона эта находилась на
окраине города Хабаровска рядом с поселком Матвеевка, в связи с чем ее так и
называли матвеевской. Ранее в этой колонии находился общий режим, но за
полгода до моего приезда всех заключенных с общим режимом оттуда вывезли, а
взамен завезли осужденных со строгим режимом из разных регионов. Хабаровчан
там было мало. С
первых же дней у меня начались конфликты. Статья за изнасилование считалась
позорной, и осужденные по ней старались не высовываться, ибо были уязвимы. Я
вел себя независимо и никому не уступал, многим это не нравилось. Но со
временем все поняли, что со мной лучше дружить, чем воевать. А еще чуть
позже, несмотря на молодость (21 год) и позорную статью, я стал играть в этой
зоне заметную роль. Этому способствовало и то, что стали подвозить
хабаровчан, которые знали меня лично. Лагерному
начальству мое поведение не понравилось, и на меня стали давить: «Вступай в
совет внутреннего порядка и становись на путь исправления, иначе сгниешь в
тюрьме». Совет внутреннего порядка – это лагерная полиция. Член СВП обязан
был писать доносы на заключенных, после чего тех подвергали наказаниям. Чем
больше доносов, тем больше льгот получал тот, кто их писал, и увеличивались
его шансы на досрочное освобождение. Зачастую
доносы были необоснованные, но лагерную администрацию это устраивало. Чем
больше несправедливости и вражды между заключенными, тем проще загонять их в нужные рамки и
расправляться с неугодными. Были среди заключенных и такие, которые в СВП не
вступали, но доносили на своих товарищей тайно. После
того, как я отказался вступить в СВП и стать тайным осведомителем, меня стали
«прессовать» и водворять по любому поводу в штрафной изолятор. От такой
несправедливости я обозлился и все кругом стал видеть в темных красках. Мало
того, что осудили несправедливо за изнасилование, так еще и здесь жить не
дают. Появилось желание мстить. В такие моменты я стал бояться сам себя, ибо
мог в любой момент сорваться и совершить непоправимое. Мысли
о мести стали навязчивыми. Я многократно прокручивал в голове сцены убийства
наиболее подлых членов СВП и сотрудников администрации. О последствиях почти
не думал, ибо после того, как меня несправедливо осудили на большой срок,
жизнь потеряла смысл. Хотел лишь одного, захватить с собой на тот свет как
можно больше негодяев, чтобы другим заключенным стало после этого легче жить.
У
меня начались нервные срывы, я стал агрессивным. Это дало повод начальству
усилить пресс еще больше, но от этого я становился еще злей. Если бы
начальники смогли прочитать мои мысли, то наверняка бы задумались и
остановились. Но, измеряя всех одной меркой, и задавшись целью сломать меня в
назидание другим заключенным, они фактически подготавливали почву для
серьезного преступления, к которому я
психологически был уже готов. В
связи с затронутой темой мне вспомнился случай, произошедший летом 1973 года.
Я нокаутировал тогда самого «блатного» в зоне надзирателя, начальника смены –
прапорщика по кличке Тузик. Произошло это в штрафном изоляторе. Этот
надзиратель ворвался в камеру, где я
тогда находился, и стал выкручивать руки моему другу Кононову Толику, тоже
хабаровчанину, за то, что тот курил. Я
встал между ними, прапорщик, схватив меня за грудки, с размаху ударил об
стену. Все остальное произошло настолько быстро и неожиданно, что все опомнились лишь после того, как
надзиратель после тройного удара в челюсть вылетел из камеры в коридор и,
шлепнувшись на цементный пол, отключился. Остальные надзиратели с испугу тоже
выскочили в коридор. Помимо
меня и Толика в этой же камере находился еще мой подельник по 117-й статье –
Никишин Володя, физически сильный парень, мастер спорта по боксу в
полутяжелом весе. Он был выше меня на голову и старше на два года. Толик на
четыре. Оба в свое время имели большой вес в Хабаровске и были известны как
сильные кулачные бойцы. Я тоже был в этом отношении не подарок, если сильно
разозлить. Надзиратели об этом знали. Мы встали втроем против входа в камеру
и заявили прапорщикам, офицерам и солдатам, которых набежало достаточно
много, что живыми не сдадимся. Заключенные
в соседних камерах ШИЗО и ПКТ в порядке солидарности стали громко стучать в
свои двери и кричать в нашу поддержку. Не решившись ворваться к нам в камеру,
надзиратели подогнали пожарную машину
к штрафному бараку и через вторую решетчатую дверь облили нас водой из
пожарного шланга, чтобы мы остыли. И после этого оставили до утра в покое.
Утром предложили выйти на беседу с начальником колонии. Разговор состоялся в
прогулочном дворике. Помимо
начальника колонии там было много офицеров, прапорщиков и солдат, которые
окружили нас тройным кольцом. Мы подумали, что будут бить, как делалось обычно
в таких случаях, затем раскрутят на новый срок. Но в тот раз вся эта история
закончилась благополучно. Повезло в том, что начальник колонии полковник
Драновский (слывший человеком справедливым) стал разбираться лично.
Выяснилось, что прапорщик сам виноват, так как не имел права распускать руки. В
продолжение затронутой темы расскажу еще один случай, произошедший в конце
лета 1973 года. Он также мог обернуться для меня новым сроком, но мне опять
повезло. Я тогда кинулся на начальника отряда капитана (фамилию не помню) за
то, что он меня оскорбил в присутствии заключенных. Мой кулак, не долетевший
до его лица лишь на несколько сантиметров, перехватил в последний момент мой
друг Валера Фокин, тоже хабаровчанин, который буквально повис на моей руке. Все
произошло молниеносно и неожиданно для всех. Меня на какое-то время
заклинило. Когда я понял, что натворил, то быстро взял себя в руки и сказал
начальнику отряда спокойным тоном, чтобы он впредь следил за своим языком. И
после этого пошел опять собираться в штрафной изолятор, откуда вышел
незадолго до того. На
мое счастье, этот капитан попал во внутренние войска из действующей армии
недавно и был во многом еще не испорчен. Прочувствовав мое состояние, он пригласил
меня в свой кабинет, и мы с ним побеседовали о жизни. Признав, что был не
прав, он извинился за допущенные в мой адрес оскорбления, а к концу разговора
стал относиться ко мне с уважением. Со своей стороны я извинился перед ним за
свою несдержанность. Люди,
подобные этому капитану, попадались в системе исправительных учреждений
редко. Окажись на его месте кто-либо другой, этот случай мог для меня
окончиться трагически, ибо перед тем, как на него кинуться, я успел запустить
ему в лицо горсть домино, которые зацепил со стоящего рядом стола. Уже одного
этого было достаточно для заведения уголовного дела. Подобные
срывы вошли в систему, я стал терять над собой контроль. Мне срочно нужно
было изменить обстановку. По этому поводу я неоднократно разговаривал с
начальником отряда, и даже один раз с начальником колонии. Но все упиралось в
начальника санчасти, майора, который был таким же врачом, как я –
космонавтом. В подчинении у него находились вольнонаемный фельдшер и
зек-санитар, которые тоже ничего не понимали в медицине. Этот
начальник санчасти и сам никого не лечил, и своим подчиненным не давал этого
делать, одну и ту же таблетку ломал пополам и вручал двум разным больным:
одному от головы, а другому от живота. Заключенные неоднократно напоминали ему
о том, что он в первую очередь врач, а потом уже работник исправительного
учреждения, но у него был один ответ: «Вы враги народа, вас привезли сюда не
лечить, а карать». Всех
приходивших к нему с жалобами на здоровье он обвинял в симуляции. Исходя из этого,
болезни запускались. Иногда доходило до распада печени или открытой формы туберкулеза, а начальник санчасти
даже освобождения от работы не давал, не говоря уже о том, чтобы отправить на
обследование в сангородок. Сангородок
– это большая зона-больница, вмещавшая до полутысячи человек. Находилось это
заведение в двухстах километрах от Хабаровска на станции Бира. Туда свозили
больных заключенных из всех колоний Хабаровского края, а иногда и из
других регионов. Но из матвеевской
колонии при упомянутом выше начальнике
санчасти туда попадали редко. На
мои просьбы отправить в сангородок для медицинского обследования и лечения
нервной системы он говорил: «Ты – отрицаловка, тебе не положена медицинская
помощь. Вступай в СВП, отправлю в больницу». Своим цинизмом он доводил меня
до белого каления, и я был готов его убить. В голове появлялись мысли о
мести. Когда
я понял, что финал может быть трагическим, то отправил своей матери
нелегально письмо, в котором рассказал о своем состоянии и садистском отношении
начальника санчасти к заключенным. Мать подняла на свободе шум и атаковала
краевое управление мест заключения, краевой отдел здравоохранения и крайком
партии. В колонию для выяснения обстоятельств приехали врачи. Меня осмотрели,
выслушали и первым же этапом отправили в сангородок. Перед
этапированием начальник санчасти мне сказал, что побеспокоится о том, чтобы я
в сангородке не задержался, а по возвращении в матвеевскую зону он со мной
разберется. Угрозы его не были пустыми, ибо он являлся руководителем партийной
организации учреждения, и с ним даже начальник колонии старался не спорить. |