 |
||||||||
|
||||||||
|
|
||||||||
|
ГЛАВА 11 ТЮМЕНСКАЯ
ЗОНА После выезда из
тобольской спецтюрьмы я думал, что мои основные злоключения остались позади,
но оказалось иначе. Тюремное начальство и управление мест заключения
Тюменской области, как показали дальнейшие события, не простили мне того, что
я вытащил на всеобщее обозрение информацию о пресс-камерах и факты
бесчеловечного отношения к заключенным, поэтому мне решили отомстить после
окончания тюремного режима. Зная заранее,
что на Дальнем Востоке меня не примут и привезут обратно в Тюменскую область,
мне подготовили здесь серьезную провокацию. На деле это выглядело так. В
сентябре 1982 года из тобольской спецтюрьмы в 1-ю тюменскую зону привезли
Симона, о котором я упоминал в предыдущей главе. На тюремный режим он уходил
за три года до того из этой же колонии и имел здесь авторитет. В тобольской
спецтюрьме Симон вначале тоже пользовался авторитетом, но захотел возвыситься
еще больше при помощи тюремного
начальства, и это закончилось для него катастрофой. Его использовали, затем
оставшиеся полгода до окончания тюремного режима он прятался от всех по
двойникам с такими же, как и сам, беженцами. В 1-й колонии,
куда его привезли, кое-что об этом слышали, но конкретно ничего не знали. Да
и не стремился никто правду узнать, так как у него там были друзья, имевшие
немалый вес, которым это было невыгодно. В результате его встретили с
уважением и почетом, тем более что по
выходу в зону он объявился
вором в законе. Перед выездом Симона
из тобольской спецтюрьмы тюремное начальство ему рассказало такое, после чего
он потерял покой и сон. Ему сказали, что через два месяца после него из
спецтюрьмы по окончании тюремного режима должен выехать Пудель, которого
отправят на Дальний Восток, но там его не примут и привезут обратно в
Тюменскую область, после чего он попадет в 1-ю зону. При этом Симону дали понять, что в
тот момент он тоже будет в этой зоне. Получив такую
информацию, Симон испугался (что и нужно было тюремному начальству) и по
прибытии в 1-ю колонию сразу же стал обливать меня грязью. В частности, он
говорил всем то, что мусора специально привезут меня в Тюменскую область для
борьбы с ворами, и в первую очередь с ним, Симоном, и предупредил всех
зоновских авторитетов, что никаких разговоров со мной быть не должно, ибо я
негодяй и заслуживаю смерти. Обычно все
выезжавшие из спецтюрьмы возвращались обратно в те регионы, где они были
осуждены на тюремный режим. Тюменская область никогда не оставляла у себя
крытников из других регионов, так как у них и своих хватало. Однако в тот раз
сделали исключение, и меня, к всеобщему удивлению, после нескольких недель
мотаний по пересыльным тюрьмам привезли обратно в Тюменскую область и
поместили в 1-ю колонию. Все произошло
именно так, как предсказывал Симон (а это могли знать лишь в управлении мест
заключения области). Но самого его к тому времени уже в 1-й колонии не было.
Он пробыл там около месяца, объявляясь вором в законе, затем, после вынесения
мне «воровского приговора», был этапирован в тюменскую пересыльную тюрьму,
где находился еще несколько недель. И все это время
и зоне, и в тюменской пересыльной тюрьме Симон, объявившись вором, поливал
меня грязью и говорил всем о том, что я негодяй, и заслуживаю смерти. Затем
перед самым моим выездом из тобольской спецтюрьмы (находившейся в той же
области) его увезли в другой регион, и больше я о нем никогда не слышал,
возможно, сменил кличку, а может, и в живых уже нет, ибо зла причинил людям немало. До этого я в
зонах Тюменской области не сидел, поэтому друзей у меня в 1-й колонии не
было. Сомон же имел здесь большой вес до осуждения на тюремный режим, а
прибыв сюда вторично, вообще объявился вором. О своих проблемах в спецтюрьме
он всем рассказывал так, как ему было выгодно, делая при этом упор на
конфликт между славянскими и кавказскими ворами, а так как в российских зонах
в основном сидят славяне, то его пояснения
попадали на благодатную почву. Опровергнуть
слова Симона никто не мог, ибо прямых очевидцев всех этих событий в этой
колонии не было, а местные авторитеты не были заинтересованы в его
разоблачении. Тем более что и лагерное начальство, с которым он с первых же
дней вошел в близкий контакт, создало ему, как своему агенту, благоприятную обстановку. Раньше в этой
колонии воров в законе не было, и никто из тех, кто там тогда сидел, близко с
ними не общался, поэтому Симону удалось без большого труда навязать всем свою
версию. Его приняли как вора, после чего он вынес мне воровской приговор,
а воровские решения в криминальном
мире не обсуждаются. В общем, встречу
мне приготовили серьезную, и на высоком уровне, причем не в переносном
смысле, а в прямом. Ибо планы по внедрению Симона (перед моим приездом) в 1-ю
колонию в качестве вора в законе, с последующим вынесением мне воровского
приговора, отрабатывались в управлении мест заключения Тюменской области. 1-я зона, куда
меня привезли в феврале 1983 года, находилась рядом с управлением мест
заключения Тюменской области и считалась образцово-показательной. Режим
содержания в этой колонии был хуже некуда, а контингент отвратительный, ибо
сюда свозили из разных тюрем и зон в большинстве своем обиженных и
беженцев. Местная
администрация контролировала здесь обстановку полностью, поэтому в эту
колонию привозили иногда и таких заключенных, которых нужно было обломать.
Те, в свою очередь, старались отсюда вырваться, но это было непросто. Их
положение усугублялось и тем, что большинство местных авторитетов являлись
тайными пособниками начальства, в результате чего те, кого привозили для
ломки, попадали под пресс и интриги со всех сторон. Обычно всех
приходивших в зону этапом помещали в отдельную камеру и лишь после собеседования
с начальством распределяли по отрядам. Со мной по приходу в 1-ю зону вообще
никто не беседовал, причем прямо с вахты отправили в самый плохой отряд (по
обстановке и режиму содержания), а также определили на плохую работу и
выделили спальное место, не соответствующее моему положению. Я понял, что
меня здесь ждали и провоцируют на конфликт, поэтому решил стерпеть и
осмотреться. В первый же день
хотел встретиться с местными авторитетами, чтобы выяснить в зоне обстановку,
но столкнулся со стеной отчуждения. Причина была в приговоре, который мне
вынес Симон, но я об этом еще не знал. Усугубил мое положение также Коля
Игаш, попавший в эту зону за месяц до меня. Он был в одно время со мной и
Симоном в тобольской спецтюрьме, сидел на спецкорпусе и знал всю правду, но
по приходу в зону был напуган начальством, которое предупредило его, что если скажет о Симоне
что-либо плохое, то наживет неприятности. Родом Игаш из
Челябинской области, до конца срока ему оставались считанные месяцы, и он
решил досидеть их спокойно. К тому же, как впоследствии выяснилось, за
несколько лет до того он приобрел в одной из зон Магаданской области
картежный долг, что считается в местах заключения тяжким грехом. Этот темный
эпизод из своей биографии Игаш тщательно скрывал, но в его личном деле
имелась отметка, делавшая его зависимым от начальства, поэтому, когда у него
спросили в зоне о Симоне, он подтвердил, что тот является вором. В мой адрес,
зная о том, что меня сюда привезут, Игаш не сказал ничего плохого, но своим
обманом в отношении Симона вынес мне, по сути, приговор. Более того, когда я
появился в этой зоне, он мне сказал, что меня здесь ждали давно, но не
пояснил, что за этим стоит, и не предупредил об опасности, поэтому я не
воспринял его рассказы всерьез и не предпринял опережающих действий.
Единственное, о чем он предупредил, так это о том, чтобы я не говорил о
Симоне ничего плохого: мол, его воспринимают здесь как вора, и самый
авторитетный в зоне человек Никита – его близкий друг. Я ответил Игашу:
«Симона здесь нет, поэтому не собираюсь кричать на каждом углу, какой он
плохой, но если у меня спросят, расскажу правду». На этом мы разговор о
Симоне закончили. Прошло несколько дней. Я неоднократно пытался наладить
контакты с местными авторитетами, но все мои попытки натыкались на стену
отчуждения. Причину не мог понять, ибо мне ничего не говорили. Игаш знал все,
но молчал. Познакомился с
двумя неплохими молодыми ребятами. Для них многое в общении со мной, исходя
из моего жизненного опыта и пройденного пути, было интересно. Они попросили
меня рассказать о тобольской спецтюрьме и о Симоне, который приходил в эту
зону как вор. Я рассказал им все, что знал. На следующий день они мне
заявили, что разговаривали по этому поводу с Никитой, самым авторитетным
человеком в зоне, который сказал им, что Симон вор, а я конченый негодяй,
которого нужно убивать. Эта информация
свалилась на меня как гром среди ясного неба. Я спросил у них, кто еще в
курсе этого. Оказалось, что все наиболее влиятельные в этой зоне люди. Только
теперь до меня дошло, почему никто из местных авторитетов не шел со мной на
контакты. Я попросил этих ребят передать Никите, что необходимо собраться
всем, кому положено, и разобраться в возникшей ситуации. В ответ услышал, что
никто по этому поводу разбираться не будет, так как Симона здесь считают
вором, и его слова обсуждению не подлежат. Разозлившись, я
заявил им в резкой форме: «Пусть те, кому нравится, считают его хоть Папой
Римским, но по жизни он негодяй, которому при мне в тобольской спецтюрьме был
вынесен воровской приговор». Затем добавил: «Передайте всем, кого это
касается, что в обиду я себя не дам, а с тех, кто перейдет за допустимые
рамки, будет в будущем жестокий спрос». Разговор закончил фразой: «Жду
сегодня в восемь часов вечера всех, кто в курсе этих дел, будем разбираться.
И не дай Бог, если услышу до того, как разберемся, хоть одно плохое слово в
свой адрес». Многие местные
авторитеты были обо мне наслышаны задолго до моего появления в этой зоне и
знали со слов тех, кто был при мне в тобольской спецтюрьме, что становиться
на моем пути опасно. Одно дело чесать языками за спиной, и совсем другое,
когда надо отвечать за сказанное, поэтому в назначенное время никто на
разборки не пришел. Прождав около часа, я достал из укромного места два остро
заточенных куска арматуры с палец толщиной и сантиметров по тридцать в длину
каждый и, спрятав один за голенище сапога, а другой в рукаве телогрейки,
пошел всех разыскивать сам. Первым мне был
нужен Никита. Мы были с ним знакомы по тобольской спецтюрьме. Когда я
находился на рабочем корпусе, он работал там слесарем-бесконвойником, что
считалось для порядочных арестантов «западло», ибо на такую работу мог
попасть лишь тот, кто пользовался доверием у начальства. В другой зоне Никита
вообще бы не имел права голоса, но в этой, где порядочным арестантам не
давали житья, а почти все приходившие из спецтюрьмы были в той или иной
степени замараны, он был первым. В 1-ю колонию
Никита пришел после окончания тюремного режима полтора года назад, в тот
момент, когда у Симона все еще было нормально. О том, что у того в дальнейшем
возникли серьезные проблемы, Никита, конечно же, слышал, но деталей не знал,
да и не особо хотел их узнать, ибо, являясь, с одной стороны, тайным
пособником начальства, а с другой – другом Симона, он был заведомо на его
стороне. Сложившуюся
ситуацию мусора рассчитали верно, все получилось именно так, как они
запланировали. К началу решающих действий я оказался один, в безвыходной, по
сути, ситуации. Доказать свою правоту не мог, ибо подтвердить мои слова было
некому, а заинтересованных в обратном было много. Коля Игаш, единственный,
кто знал об этом все (ибо мы с ним в спецтюрьме поддерживали переписку),
своим обманом усугубил мое положение еще больше. Проанализировав
возникшую ситуацию, я понял, что попал в тщательно подготовленную западню и
что это месть за тобольскую спецтюрьму. Меня привезли в эту зону за смертью
или, в лучшем случае, за новым сроком. Мне стало ясно, что если не предприму
опережающих действий и не решу этот вопрос сегодня, то завтра, когда мои
враги опомнятся и направят все в нужное им русло, будет поздно. Когда я нашел
Никиту в том бараке, где он жил, и потребовал от него объяснений, то его
друзья, растерявшиеся от неожиданности, решили не вмешиваться. Никита понял,
что я к нему пришел не с пустым разговором, а с серьезными намерениями и что
жизнь его в опасности. Стало ясно ему и то, что без конкретного результата я
не уйду. А требовал я одного, чтобы мне дали возможность рассказать всем, кто
был в курсе этих событий, правду, ту самую правду, от которой они все до
этого отмахивались. В результате все
получилось так, как нужно было мне, и я вышел из заведомо проигрышной
ситуации победителем. А что касается штырей, которые я взял с собой на всякий
случай, то они мне, к счастью, не понадобились. Моим оружием была правда и
мой дух. А штыри эти вообще никто не видел, хотя и чувствовали, что я пришел
не с пустыми руками, ибо обстановка была настолько напряженной, что
необходимость в них могла возникнуть в любой момент. Через пару
недель со мной стали считаться все. К тому времени я уже кое-кого обыграл (в
карты, нарды или домино) и поправил свое финансовое положение. А еще через
полмесяца организовал в зоне общак (чего здесь раньше никогда не было) и
расставил ответственных по отрядам, которым вменил следить за порядком. Одновременно с
этим отправил своей матери письмо, где рассказал о провокации, которую мне
устроили в колонии с ведома управления мест заключения Тюменской области в
отместку за тобольскую спецтюрьму, и о нависшей надо мной опасности. Мать
сняла копии с моего письма и атаковала областную прокуратуру и управление
мест заключения области, пообещав вынести этот вопрос на уровень Москвы. После этого у
меня состоялся разговор с тем же представителем из областного управления, с
которым мы за год до того разговаривали в тобольской спецтюрьме о
пресс-камерах и беспределе тюремного начальства. Заверив в том, что
провокаций впредь не будет, он попросил меня от имени областного управления
остановить мать, пообещав нормальные условия и разные блага. Несколько недель
после этого меня действительно не трогали, и этого времени мне хватило для того, чтобы организовать в зоне общак
(о котором здесь раньше даже не слыхали) и навести кое-какой порядок.
Основная масса заключенных встретила мои начинания положительно, ибо
беспредел со стороны местных блатных всем надоел. Лагерному начальству и
подконтрольным им авторитетам это, наоборот, не понравилось. Открыто
выступить против меня никто не осмеливался, но интриги и провокации
посыпались со всех сторон. Однако, несмотря
на сильное противодействие со стороны начальства и их пособников, мои
позиции, и через это общака, укреплялись с каждым днем все больше. Попытки
настроить против меня заключенных через разные грязные слухи тоже не
увенчались успехом. В результате, когда всем стало ясно, что остановить меня
невозможно, я по надуманному поводу был водворен на пятнадцать суток в ШИЗО с
последующим переводом в ПКТ на шесть месяцев. |