ГЛАВА 14

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СПЕЦТЮРЬМУ

В конце 1984 года меня вновь привезли в тобольскую спецтюрьму, где я с первых же дней попал в самую гущу событий, связанных с дальневосточным авторитетом по кличке Джем, с которым мы были знакомы заочно давно, но встречаться до этого не приходилось. И вот, наконец, встретились.

Еще до моего прихода у Джема возникли в спецтюрьме серьезные проблемы из-за того, что он самовольно объявился вором в законе. В результате этого находившиеся там воры Дато Ташкентский, Вахтанг Кокиня, Коля Якутенок, Мирон, Тимур, Роин и Донец предъявили ему претензии. Положение у Джема сложилось критическое, ибо он совершил то, что по воровским законам не прощалось.

Исходя из того, что наши дальнейшие пути с Джемом очень сильно переплелись, да и как человек он представляет собой интерес немалый, я расскажу о нем подробней.

Родился Евгений Петрович Васин в городе Комсомольске-на-Амуре 10 ноября 1951 года, по иронии судьбы в День милиции. Первую судимость получил за драку через две недели после того, как ему исполнилось 15 лет. К моменту нашей встречи в тобольской спецтюрьме он уже имел шесть судимостей (пять из них за драку) и семнадцать лет, отсиженных в лагерях и тюрьмах.

По своей натуре Джем – лидер. Обладая организаторскими способностями, большой физической силой и желанием быть везде первым, он сумел в перерывах между отсидками объединить вокруг себя на свободе таких же, как и сам, уличных авторитетов из района Дземги, где сам жил. Вскоре о Дземгах услышал весь город. Заявили они о себе при помощи грубой физической силы и крепкой сплоченности. В тюрьмах и лагерях дземговцы также держались вместе, а Джем был их бессменным лидером.

Свой район Дземги Джем возвел в культ и называл маленьким Палермо, проводя этим параллель с центром сицилийской мафии. Он внушил дземговцам понятие избранности и то, что им многое дозволено. А для закрепления своих позиций в первой половине семидесятых годов создал из числа своих друзей-дземговцев «братский круг», или, как он его называл, «союз истинных арестантов», в основе которого лежал принцип: один – за всех, все – за одного.

Дисциплина в этом сообществе была жесткой. Давший клятву братской верности обязан был интересы названных братьев ставить выше всего остального. Во взаимоотношениях между собой за основу ставились одни законы, по отношению ко всем остальным – другие. Внутренняя структура «союза истинных арестантов» была взята Джемом из воровской идеологии, но с ярко выраженными отклонениями в сторону мафии, а также масонства. В результате получился интересный гибрид.

По воровским понятиям вором в законе мог стать лишь тот, кто живет на свободе за счет воровства, а для ввода в братский круг этого не требовалось. По воровским понятиям вор не имел права утаивать от порядочных арестантов свою принадлежность к воровскому сообществу, а входившие в братский круг обязаны были скрывать свое членство в «союзе истинных арестантов» от всех непосвященных.

По воровским понятиям мнение вора в законе для всех живущих арестантской жизнью являлось законом: если один вор скажет одно, а сто не воров – обратное, то воры обязаны отдать предпочтение не большинству, исходя из истины, а своему собрату. Но в братском круге, который создал Джем, мнение его членов было поставлено выше мнения воров в законе.

Позднее Джем стал втягивать в братский круг уличных и лагерных авторитетов не только из своего родного района Дземги, но и из других мест, однако основной опорой для него всегда была его личная гвардия – дземговцы.

До конца 70-х годов причастность к братскому кругу от всех непосвященных скрывалась. Но к началу 80-х это сообщество настолько набрало силу, что вышло из подполья, и Джем, находившийся тогда в совгаванской зоне, публично объявил, что члены «союза истинных арестантов» являются элитой преступного мира в Хабаровском крае со всеми вытекающими из этого последствиями.

Никто не имел права поднять руку на члена вышеупомянутого сообщества под страхом жестокого наказания. Судьбу их могли решать только братья по жизни, и никто иной. Но и этого Джему показалось мало, и к началу 1982 года внутри братского круга, который насчитывал уже более сотни членов, он создал еще один круг, более узкий – из десяти человек. Всех входивших в этот избранный круг Джем объявил ворами в законе. Почти все они, за исключением двоих-троих, были дземговцы.

По воровским понятиям все они являлись самозванцами и подлежали наказанию, ибо присвоить титул вора в законе имели право лишь сами воры. Джем об этом знал, но чувствовал себя безнаказанно, так как настоящих «законников» в Хабаровском крае не было, а если и завозили их иногда, то все они были кавказцами, которых всерьез здесь никто не воспринимал, ибо все вопросы в дальневосточных лагерях и тюрьмах решали местные авторитеты.

Позднее в Хабаровский край после тобольской спецтюрьмы привезут грузинских воров Паату Большого и Коку Коберидзе, которым удастся найти общий язык с местными авторитетами и направить их представление о воровских законах в правильное русло. Но в начале 80-х годов Джем создал в Хабаровском крае свою идеологию и свою «воровскую элиту», которой удалось, опираясь на братский круг, оказать заметное влияние на обстановку в местных лагерях и тюрьмах.

Краевое управление мест заключения этому не мешало, так ему это было выгодно. Во-первых, созданная Джемом «воровская элита» находилась под полным контролем начальства. Во-вторых, составляла оппозицию настоящим ворам в законе. В-третьих, помогала выявлять наиболее влиятельных заключенных и их вербовать.

Тех авторитетов, которые соглашались сотрудничать с начальством, оставляли в местных зонах, а несговорчивых отправляли в другие регионы. Через некоторое время у руля во всех зонах Хабаровского края остались только те члены «союза истинных арестантов», которые устраивали начальство. Им создавали благоприятные условия и через них контролировали остальных заключенных.

В результате вся созданная Джемом «воровская постановка» оказалась под контролем официальных властей, а его самого в благодарность за проделанную работу освободили в феврале 1982 года из совгаванской зоны досрочно и отправили на стройки народного хозяйства (то есть на «химию»), куда он попал не по амнистии, а по заявлению. Среди порядочных арестантов это считалось «западло».

Своим соратникам Джем пояснил, что хочет создать на свободе такую же «воровскую постановку», как в лагерях. Трудно сказать, чем он руководствовался, но в тот момент это было нереально. В лагерях подобная постановка помогала начальству контролировать заключенных, поэтому Джему не только в этом не мешали, но, наоборот, помогали. А на свободе с организованными преступными группами милиция боролась и действовала по принципу: «вор должен сидеть в тюрьме».

После условно-досрочного освобождения Джема отправили не в Комсомольск, на что он рассчитывал, а в иной населенный пункт, где ему вменили в обязанность общественно-полезный труд под жестким контролем. Будучи патриотом родного города и не являясь сторонником физического труда, он убежал в Комсомольск, где вскоре был пойман и осужден на новый срок за драку и нанесение тяжких телесных повреждений.

Как и следовало ожидать, Джем ничего из того, что обещал своим соратникам, осуществить на свободе не сумел. Из-за временных успехов он переоценил свои силы и возможности и в результате потерпел поражение.

После выхода на «химию» его репутация оказалась сильно подмоченной. При других обстоятельствах он бы никогда не смог подняться, но спасло то, что созданный им братский круг уже контролировал (при поддержке начальства) зоны и тюрьмы Хабаровского края, и всем недовольным затыкали рот под страхом жестокого наказания, мотивируя тем, что воровские поступки не обсуждаются (а Джем объявился вором).

К тому моменту созданная Джемом «воровская постановка» находилась, как уже подчеркивал, под полным контролем начальства, поэтому в Хабаровском крае он был больше не нужен. «Мавр сделал свое дело, теперь может уйти». В конце 1983 года его отправили в Тюменскую область.

По приходу в зону, находившуюся в поселке Лабытнанги, Джем объявился вором в законе, чего не имел права делать, так как официального воровского подхода к нему не было. Через некоторое время в ту же зону привезли грузинского вора Мирона, который, встретившись с Джемом, объявил его самозванцем. Между ними возник конфликт, после чего Мирона отправили в тобольскую спецтюрьму.

Однако Джему от этого легче не стало, ибо после разоблачения у него возникли в зоне серьезные трения, в результате которых он через некоторое время тоже оказался в тобольской спецтюрьме, где у него с первых же дней возникли серьезные проблемы. Находившиеся в спецтюрьме воры Мирон, Дато Ташкентский, Вахтанг Кокиня, Коля Якутенок, Тимур, Роин и Донец сделали по всем корпусам официальный «прогон», что Джем не вор, а самозванец со всеми вытекающими из этого последствиями.

После разговора с тюремным начальством Джема посадили в камеру на спецкорпусе, где сидел его земляк из Комсомольска Юра Клим, а также мой близкий друг Сергей Боец из Иркутской области. Когда мы до моего прошлого выезда из спецтюрьмы сидели вместе с Бойцом и дземговским авторитетом Борей Галимом, то последний нам рассказывал о Джеме много хорошего.

В связи с этим Клим и Боец встретили Джема с радостью, а он в свою очередь предложил им и сидевшему с ними Толику Ростовскому вступить в созданный им братский круг. И те не отказались, хотя это было опасно, так как воры, имевшие в то время большой вес в тобольской спецтюрьме, считали созданный Джемом «союз истинных арестантов» антиворовским и подвергали его членов гонениям.

Многие дальневосточники, узнав, что Джем выходил на «химию» по заявлению и объявился самовольно вором, от него отвернулись, посчитав, что он заболел манией величия и продался мусорам. А Клим, Боец и Ростовский, после того как назвались братьями, не бросили его в трудное время и находились рядом с ним до конца, хотя надежды на благополучный исход почти не было.

Я пришел в тюрьму именно тогда, когда у Джема и его сокамерников положение сложилось критическое, ибо воры уже всерьез намеревались объявить их негодяями, что было равносильно вынесению смертного приговора. Напомню, что в преступном мире тот, кого воры объявляют негодяем, лишается всех прав, его любой может оскорбить, ударить и даже убить, а живущие воровскими понятиями это сделать просто обязаны, ибо за игнорирование воровского приговора с них самих могут спросить.

Вместе со мной в спецтюрьму этапом пришли человек восемь. До распределения нас всех поместили в отдельную камеру, находившуюся на спецкорпусе. Весть о моем возвращении моментально разнеслась по тюрьме, с того момента, как я отсюда ушел, прошло всего два года, поэтому многие обо мне слышали, а некоторые знали лично.

В первый же день получил записку от Джема и Бойца, в которой они написали, что постараются уговорить тюремное начальство, чтобы меня посадили в их камеру. У них как раз было свободное место. Напомню, что с ними сидели тогда еще Клим и Толик Ростовский, а все общие камеры на спецкорпусе пятиместные.

Со своей стороны я в момент распределения тоже попросился к ним в камеру, но меня посадили в другую, там же на спецкорпусе. Видимо, помня о скандале, который я им учинил по поводу пресс-камер (при помощи своей матери), а также зная о событиях в 1-й тюменской зоне (после чего уволили весь режимно-оперативный состав), тюремное начальство решило не рисковать, и меня старались держать подальше от таких ситуаций, где могли возникнуть серьезные проблемы. А возле Джема тогда было жарко.

Многие дальневосточники, как уже упоминал, от Джема тогда отвернулись, а некоторые, в угоду ворам, выступили против него открыто. Среди последних были Зек, Хруст, Череп и Белка, сидевшие на спецкорпусе в одной камере. Хруст и Череп были из Хабаровска, Зек – из поселка рядом с Хабаровском, а Белка – из Комсомольска.

Серега Зек был в тот момент самым авторитетным в тобольской спецтюрьме дальневосточником, и именно на его имя посылались общаковые гревы из Хабаровского края. До этого мы с ним встречались на двух зонах: Матвеевской и Хармулинской в 1976–1977 годах. С Валерой Хрустом мы встретились впервые в 1969 году на усиленном режиме, затем общались на свободе в 1971 году, а в 1976–1977 годах были в одно время с ним и с Зеком на Хармулях. С обоими у меня сложились в зонах близкие отношения.

В первые же дни они мне написали, что Джем самозванец, слесарь, химик, хулиган, и призывали к тому, чтобы я от него отвернулся. Воры тоже написали мне о Джеме много плохого с той целью, чтобы я его не поддержал, и основания у них были веские. Помимо того, что он выходил по заявлению на «химию» и самовольно объявился вором, имелись и другие причины, по которым он не мог претендовать на титул вора в законе.

Во-первых, будучи прирожденным хулиганом, Джем не жил на свободе за счет воровства, что являлось главным условием для вступления в воровское сообщество.

Во-вторых, будучи в тобольской спецтюрьме в 1976–1979 годах он работал на производстве, где делалась путанка для запретных зон, что считалось среди порядочных арестантов «западло».

В-третьих, на этом же производстве он работал слесарем-бесконвойником, то есть когда другие зеки находились под замком, гулял свободно по рабочему корпусу. Такое могли себе позволить только те, кто пользовался доверием у начальства. Как правило, бесконвойники в порядочных камерах не сидели.

Помимо прочего, будучи в тобольской спецтюрьме в 1976–1979 годах, Джем вел на рабочих корпусах тайную, но очень активную пропаганду против воров в законе, в пику которым выставлял созданный им «союз истинных арестантов». За это его по указанию воров избили в одной из порядочных камер на спецкорпусе, куда он попал в 1979 году перед выездом из тюрьмы. С одним из тех, кто его тогда бил, Нукзаром, по кличке Хося, я встречался потом на свободе.

И вдруг через несколько лет после этих событий, когда стало ясно, что современная воровская идеология не только прижилась в России, но и набрала вес, Джем, ранее конфликтовавший с ворами, публично объявил себя вором. Причем он сделал это самовольно, не считаясь с воровскими традициями и законами.

Возникшая ситуация поставила воров, находившихся в тобольской спецтюрьме, в очень сложное положение. С одной стороны, все ясно и понятно: Джем допустил серьезные проступки, которые по воровским законам не прощались. Но с другой стороны, все было не так просто, как могло показаться на первый взгляд.

Тогда на территории России почти все воры новой формации, за редким исключением, были кавказцы (в основном грузины), и это служило поводом для недовольства арестантов-славян, которых было большинство. А за спиной Джема, как ни крути, стояла реальная сила в лице созданного им братского круга, который контролировал все зоны и тюрьмы Хабаровского края. Более того, хабаровская пересыльная тюрьма находилась на пересечении многих дорог. Благодаря этому можно было распространять нужную информацию по разным регионам и через это там влиять на обстановку.

В то время на Дальнем Востоке своих воров в законе не было, а в Грузии они исчислялись сотнями, и это многим не нравилось. В российском преступном мире о людях судили не по национальным признакам, а по их делам и поступкам, но в то же время зачастую возникал вопрос: почему в огромной многонациональной стране, где большинство людей – русские, почти все воры оказались грузинами?

В момент прихода Джема в тобольскую спецтюрьму из семи находившихся там воров, за исключением Донца и Якутенка, которые не имели решающего голоса, пятеро были грузины. Исходя из этого, сложившаяся ситуация приняла национальную окраску и, выплеснувшись за пределы тобольской спецтюрьмы, оказалась в центре внимания российского криминального мира в свете геноцида кавказцев в отношении русских.

Сам по себе Джем далеко не глупый и хорошо ориентируется в любой обстановке. Если хочет кого-то к себе расположить, то делает это мастерски. От своих друзей я о нем слышал немало хорошего, поэтому, когда воры объявили его самозванцем, стал активно его защищать, но при этом не верил, что после допущенных им ошибок он сможет стать вором. Я отстаивал его не как вора, а как порядочного арестанта, который сделал много полезного в местах заключения и может принести еще пользу.

В переписке с ворами (а они с моим мнением считались) я просил простить Джему его прошлые прегрешения и наделить особыми полномочиями по Дальневосточному региону. Чтобы он мог созданный им братский круг направить не против воровской идеологии, которая на Дальнем Востоке только начинает приживаться, а в нужном для воров и порядочных арестантов направлении.

Воры готовы были пойти в этом навстречу, но Джем настаивал на том, чтобы его признали вором в законе, на меньшее не соглашался и ни на какие компромиссы не шел. Параллельно с этим на рабочих корпусах несколько человек из братского круга проводили агитацию среди тех, кто плохо разбирался в воровских законах, в пользу Джема. При этом они умело разыгрывали национальную карту: мол, все воры – кавказцы, а русским авторитетам ходу не дают.

На спецкорпусе, где больше знали о прошлом Джема и лучше разбирались в воровских законах, ситуация была иной. Кроме тех, кто с ним находился в камере, его в качестве вора больше никто не воспринимал. Зная о допущенных им ошибках, я тоже не разделял его посягательств на воровской титул, но и оставить без поддержки в трудное время не мог, так как видел в нем объединителя, который ставит общие интересы выше личных. А что касается ошибок, то не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

Оказавшись в разных камерах, мы стали активно с Джемом переписываться. На мой вопрос, уверен ли он в том, что поступает правильно, претендуя на воровскую корону, получил ответ: «Разве это справедливо, когда в одной маленькой республике появилось за короткое время несколько сотен воров, а на всем Дальнем Востоке, который по своим размерам больше Грузии, нет ни одного своего вора?! Кто-то должен начать борьбу арестантов-славян за свои права. И если это сделаю не я, то кто?!» Я ответил ему, что не уверен в правильности выбранного им пути, но как бы ни сложились обстоятельства, он может рассчитывать в трудное время на мою помощь.

Активную переписку по этому поводу я вел и с ворами, которые, взяв во внимание ряд обстоятельств (в том числе и мою позицию), не решались вынести окончательное решение. В наиболее обостренные моменты я давал им понять, что если они объявят Бойца и Джема негодяями, то я от последних не откажусь, и даже могу переехать к ним в камеру (чего воры старались не допустить, ибо я имел среди дальневосточников большой авторитет).

В результате возникла ситуация, затянувшаяся более чем на полгода, которую можно выразить фразой: ни войны, ни мира. С одной стороны, воры публично заявили, что Джем самозванец, и все называющие его вором подлежат наказанию, а с другой – ни сам Джем, ни сидевшие с ним в камере не были объявлены негодяями.

Воры, опасаясь нежелательных последствий, прежде чем вынести окончательное решение, старались заручиться поддержкой российских авторитетов, и в первую очередь дальневосточных (где их позиции в то время были слабы). Поэтому я с первых же дней по приходу в спецтюрьму подвергся сильному давлению с их стороны и тех, кто их поддерживал.

В камере, куда я попал после распределения, находились еще трое: молодой грузин Мамука, стремящийся стать вором, и два арестанта (из Дагестана и Иркутска), которые придерживались воровских понятий. Как и следовало ожидать, все они отрицательно относились к Джему, поэтому у меня с первых же дней возникли с ними из-за этого трения, которые негласно провоцировались ворами.

Воры старались нас с Джемом поссорить и не гнушались при этом ничем. Однажды в момент моей переписки с земляком из Хабаровска, попавшим в карцер с рабочего корпуса, Мамука стал требовать от имени воров, чтобы я написал ему, а также всем дальневосточникам, которые находились на рабочих корпусах, что Джем – не вор. А когда я отказался, обвинил меня в игнорировании решения воров, после чего между мной и тремя сокамерниками возник серьезный конфликт, и дело дошло до драки.

На требования воров дать отчет своим действиям я написал, что Джема, исходя из допущенных им ошибок, как вора не воспринимаю, но усугублять его положение не буду, так как считаю его порядочным арестантом, который сделал много полезного. Убедившись в том, что давить на меня бесполезно, и опасаясь моего переезда к Бойцу и Джему (что ощутимо усилило бы их позиции), воры написали моим сокамерникам, чтобы они со мной помирились и не обостряли впредь отношения.

Надо сказать, что я давно хотел переехать к Бойцу и Джему, но сделать этого не мог. В то время порядочные арестанты обязаны были ставить в курс воров обо всем, что происходит на спецкорпусе, и в частности о своих переездах из камеры в камеру. А мне воры категорически запретили куда-либо переезжать, мотивируя это тем, что я отвечаю за дорогу в карцеры, которые находились рядом с нашей камерой.

На первом этаже было десять карцеров, над ними этажом выше еще десять. Мы проделали отверстие из нашей камеры в один из карцеров и загоняли туда гревы, а те в свою очередь разгоняли это по другим карцерам тоже через проделанные в стенах отверстия (кабуры). Надзиратели периодически эти кабуры в карцерах заделывали, но мы посылали туда нужные инструменты, и их пробивали вновь.

Проведя много лет в камерной системе, я знал в совершенстве, как нужно делать эти отверстия (кабуры) и маскировать, а также и то, как с ними работать (в чем остальные мои сокамерники были слабы), поэтому воры, стараясь не допустить моего переезда к Джему и Бойцу, делали основной упор на карцера, мол, это сейчас главное.

В период затянувшегося противостояния воры неоднократно хотели вынести приговор Джему и его сторонникам, но каждый раз им что-то мешало сделать последний шаг. В какой-то степени их тормозила и моя принципиальная позиция, ибо понимали, что если я поддержу Джема официально, то их позиции на Дальнем Востоке еще более ослабнут, а в тюрьме они могут получить сильную оппозицию на национальной почве.

Сложившаяся ситуация «ни войны, ни мира» помогла Джему и его сторонникам выиграть время, в течение которого Бойцу удалось связаться с авторитетным грузинским вором Тото, который находился в тот момент на свободе. Ранее у меня, Бойца и Галима сложились в спецтюрьме с Тото близкие отношения. О Джеме он тоже был много наслышан и понимал, что если конфликт между авторитетными дальневосточниками и ворами зайдет далеко, то последние могут Дальний Восток потерять.

Понимая серьезность сложившейся ситуации, Тото подключил к этому вопросу на свободе ряд других воров. А ворам, находившимся в тобольской спецтюрьме, написал письмо, в котором попросил, чтобы они подошли к вопросу с Джемом дипломатично. Высказались в поддержку Джема и авторитетные грузинские воры – Кока Коберидзе и Паата Большой, которые сидели до этого в Хабаровском крае и знали там обстановку.

В результате воры, находившиеся в тобольской спецтюрьме, оказались в очень сложном положении. Во-первых, им не удалось организовать против Джема серьезную оппозицию из числа дальневосточных авторитетов (чему в немалой степени помешал я, так как многие смотрели тогда в мою сторону). Во-вторых, было упущено время, которое Джем и его сторонники использовали с пользой для себя. В-третьих, к конфликту подключились воры со свободы, и это изменило расклад сил.

После этого авторитетный вор Дато Ташкентский переехал ко мне в камеру, где мы обсудили с ним сложившуюся ситуацию. За две недели, которые просидели вместе, мы много говорили с ним о Джеме, а также о том, что на Дальнем Востоке для серьезного поднятия воровской идеологии и во избежание конфликта между ворами и местными авторитетами нужен свой вор.

Однажды Дато спросил у меня напрямую, но так, чтобы не слышали другие сокамерники: «Уверен ли я в том, что Джем достоин быть вором?» Посмотрев на него внимательно и убедившись в том, что вопрос был задан не с провокационной целью, а по существу, я ответил ему так же тихо: «А почему бы и нет! Ведь все равно с кого-то нужно начинать. Джем, несмотря на ряд серьезных упущений, обладает многими нужными для этого качествами, а также имеет на Дальнем Востоке большой авторитет».

Помолчав, какое-то время, Дато сказал: «Ладно, Пудель, не переживай, говорю тебе об этом первому, думаю, что вопрос с Джемом будет решен положительно, только не говори пока об этом никому». Исходя из сложившихся между нами отношений, я понял, что он говорит искренне. После этого я написал Джему, что он должен встретиться с Дато, который настроен к нему хорошо. Джем согласился, и Дато к нему переехал.

Вслед за этим ко мне в камеру заехал вор Коля Якутенок, который через несколько дней, после того как мы с ним обсудили интересующие нас обоих вопросы, тоже переехал к Джему. В результате у него собрались три вора: Дато Ташкентский, Коля Якутенок и Вахтанг Кокиня. Боец к тому времени из тюрьмы выехал, Клим переехал ко мне. С Джемом остался из прошлых сокамерников только Толик Ростовский.

После этого воры Тимур и Роин, у которых был особый режим, переехали в соседнюю камеру. В стене имелось отверстие, которое позволяло пятерым ворам и Джему общаться между собой непосредственно. Мирон переехал в камеру, которая находилась над ними, там тоже имелось отверстие. Донец к тому времени из тюрьмы выехал.

С того момента, как воры стали съезжаться к Джему для решения его судьбы, прошло несколько недель. Вся тюрьма, затаив дыхание, следила за ходом событий. Почти никто не верил в то, что Джем станет вором, так как это противоречило бы воровским законам. У меня же, после разговоров с Дато и Якутенком и переписки с другими ворами, надежда была, но имелись и сомнения, поэтому я просил Бога о том, чтобы Он совершил чудо. И чудо свершилось.

Случилось то, чего по воровским законам быть не могло. Джема не только не объявили негодяем, чего ожидали многие, но, наоборот, официально признали вором в законе, после чего он стал первым вором-дальневосточником. Мы, его близкие друзья, были рады тому, что все закончилось хорошо, и у нас наконец-то появился свой вор в законе. Произошло это 2 октября 1985 года.

Через некоторое время Джем, Дато, Якутенок и я съехались в одной камере и несколько месяцев сидели вместе. Но после того, как тюремному начальству стало известно, что в нашу камеру попали со свободы наркотики и деньги, нас после обыска рассадили вначале по карцерам, а затем по разным камерам.

К началу лета 1986 года, незадолго до моего освобождения, мы опять собрались вместе, но уже по соседству. Со мной в камере находились воры Якутенок и Коко (не Коберидзе Кока, а другой), справа через стенку сидел вор Каро, а воры Джем, Дато, Вахтанг и дед Хасан сидели через стенку слева. Других воров в тобольской спецтюрьме в то время не было. Между нашими камерами были пробиты в стенах отверстия, которые позволяли нам не только разговаривать, но и вместе чифирить.

Я отвечал тогда за хабаровский общак. В связи с этим все общаковые деньги, передававшиеся этапами в тобольскую спецтюрьму из зон и тюрем Хабаровского края, проходили через меня. Половину из этих денег я отдавал ворам, остальные распределял среди хабаровских авторитетов.

В то время воры признавали только воровской общак, поэтому общаковыми деньгами могли распоряжаться только воры. Для арестантов Хабаровского края, из-за исключительного их положения на Дальнем Востоке и в тобольской спецтюрьме, было сделано исключение. Мы имели свой общак, чего не могли себе в то время позволить арестанты из других регионов.

За оба рабочих корпуса отвечали по инициативе Джема авторитеты из Хабаровского края, которые с одной стороны подчинялись ворам, а с другой, в вопросах, где затрагивались интересы хабаровчан, – мне. В свою очередь, я отчитывался за хабаровский общак и за деятельность арестантов из нашего региона перед Джемом, единственным в то время вором-дальневосточником.

Когда подошел день моего освобождения, воры решили, несмотря на то, что у нас было все свое, устроить мне проводы от своего имени и разогнали чай по всем камерам и карцерам на спецкорпусе, где сидели порядочные арестанты, чтобы они чифирнули за мое здоровье и пожелали мне счастливого пути. Подобным образом воры провожали только воров. Для меня было сделано исключение.

В дальнейшем с большинством из них у меня сложились близкие отношения и на свободе. С большим уважением я всегда относился к деду Хасану. Общался близко с Вахтангом Кокиней и бывал у него дома, когда он жил в Ташкенте. Коля Якутенок и Дато Ташкентский гостили у меня в Хабаровске.

А когда Дато еще сидел, я навещал его родителей, живших в Тбилиси, а также и его самого в тбилисской спецтюрьме (через подкуп надзирателей), а несколько позднее и в больнице для заключенных, которая находилась недалеко от Тбилиси. Помимо прочего я навещал его жену Лиду в Ташкенте, куда приезжал один раз со своей женой Ирой, а в другой раз с Джемом.

В свою очередь, Лида тоже неоднократно бывала в Хабаровске. Но о ней – особый разговор, о ее похождениях можно написать отдельную книгу. То, что она в свое время сделала для Дато, можно сравнить лишь с подвигом жен декабристов, которые вслед за мужьями отправлялись в Сибирь. Дато никогда долго не держали на одном месте, так как он отрицательно характеризовался у начальства, и Лида, бросая все свои дела, перебиралась вслед за ним на новое место и налаживала с ним связь.

Лиданю знали многие воры в России, Грузии и Узбекистане, так как гревы на Дато и близких ему людей шли в основном тогда через нее. Когда я находился в тобольской спецтюрьме вместе с Дато, то в полной мере ощутил заботу со стороны Лидани и тех, кто при ее помощи имел возможность до нас дотянуться.

Оказавшись на свободе, я тоже передавал через нее неоднократно деньги и все необходимое на Дато и тех, кто находился рядом с ним. Естественно, помогал я и другим ворам (Славе Япончику, Сереге Бойцу, Тимуру Ванскому и т. д.), а также порядочным арестантам. Но это особая тема, на которой не буду сейчас останавливаться, так как хочу вернуться к моменту своего освобождения из тобольской спецтюрьмы.

Как уже подчеркивал, благодаря усилиям многих людей и удачно сложившимся обстоятельствам Джема 2 октября 1985 года признали официально в тобольской спецтюрьме вором, хотя по воровским законам этого быть не могло. За этим решением стояли не воровские, а политические мотивы. Впервые, начиная с шестидесятых годов, на Дальнем Востоке появился свой вор в законе.

Я и все другие близкие друзья Джема восприняли это как общую победу. Однако в УВД Хабаровского края нашу радость не разделили. Одно дело – подконтрольный начальству братский круг, созданный Джемом в пику ворам, и совсем другое, когда в лице Джема созданное им сообщество и воровская идея слились воедино.

К тому времени всю джемовскую «воровскую элиту» из братского круга разогнали по разным регионам, где они после встречи с настоящими ворами имели неприятности и отказались от посягательств на воровскую корону. Руководство краевого УВД не сомневалось в том, что Джема ждет такая же участь. Но получилось иначе.

Появление на Дальнем Востоке своего вора в законе в планы краевого УВД не входило, ибо было ясно, что где сегодня один, там завтра будет десять. Исходя из этого, на всех, кто поддерживал Джема как вора, начались в зонах и тюрьмах Хабаровского края гонения. То же самое происходило и на свободе. Не успевали сторонники Джема освободиться из мест заключения, как их тут же по малейшему поводу возвращали обратно, а наиболее активных отправляли в иные регионы.

Усугубило положение также и то, что Джем имел привычку решать свои вопросы не столько с позиции убеждений, сколько с позиции силы. Уверившись в своей исключительности и в том, что ему все дозволено, он зачастую обижал близких и преданных ему людей, чем многих от себя отталкивал. Более того, он был злопамятен. К примеру, став вором, он тут же расправился с земляками Зеком, Хрустом, Белкой и Черепом, которые не признавали его в этом качестве до официального воровского решения.

По арестантской жизни вины за ними не было. Вором не признавали его правильно, а в личном отношении ему зла не желали и не хотели, чтобы он и его сокамерники пострадали. Джем же, став вором в законе, объявил их негодяями.

Удалось мне спасти лишь Хруста, с которым нас многое связывало. Я встал за него горой, и Джем с большим трудом, но все же мне уступил, после чего Хруст переехал в хорошую камеру. Остальных с подачи Джема загнали в рамки негодяев, а так как у каждого из них имелись в Хабаровском крае друзья, то многим это не понравилось.

В результате к моменту моего выхода на свободу в Комсомольске против Джема сформировалась очень сильная оппозиция во главе с его бывшими друзьями-дземговцами (членами братского круга), которые были недовольны его жесткой политикой, выходом на «химию» и другими отклонениями. В Хабаровске у Джема не было сторонников вообще, так как хабаровчане с комсомольчанами жили в зонах недружно, а на дземговцев и их лидера Джема вообще смотрели косо.

Краевую милицию такое положение устраивало. Тем, кто выступал на свободе против Джема, местные власти давали поддержку, а всех сочувствующих ему репрессировали и по любому поводу отправляли в тюрьму. В результате недруги Джема ругали его как хотели, а друзья из-за страха лишиться свободы боялись им возразить.

Джем, узнав обо всем этом из писем, сильно переживал. Зная о том, что я хороший организатор, он просил меня положение исправить. А чтобы поставить от себя в зависимость, предложил мне, будучи уже вором в законе, вступить в братский круг. Вначале я сомневался в том, что мне это нужно, ибо планировал свою жизнь на свободе иначе, без криминала. Но Джем, сославшись на принцип «один за всех, все за одного», сказал, что когда я освобожусь, братья подъедут ко мне из Комсомольска и во всем помогут.

Мне всегда хотелось иметь надежных друзей, с которыми можно не задумываясь пойти и в огонь, и в воду, поэтому, когда Джем рассказал мне о достоинствах братского круга в деталях, я принял его предложение. Мы поклялись друг другу в вечной дружбе и взаимной помощи во всем, невзирая на превратности судьбы и обстоятельства.