 |
||||||||
|
||||||||
|
|
||||||||
|
ГЛАВА 15 ИЗ
ОГНЯ В ПЛАМЯ Из тобольской
спецтюрьмы я вышел на свободу 1 августа 1986 года с надзором и без единой
копейки. Деньги на дорогу прислала мать. Джем передал через
меня своим друзьям, находившимся в городе Комсомольске, письма, в которых
попросил, чтобы они помогли мне во всем и прислушались к моим советам. Там же
содержались его просьбы, советы и установки как личного, так и общего плана.
Написали друзьям Джема и Дато Ташкентский с Колей Якутенком, подтвердившие в
своей воровской ксиве, что к нему в тобольской спецтюрьме был сделан
воровской подход. До этого Джем
много мне рассказывал о братском круге и главных его принципах: «один за
всех, все за одного» и «помощь во всем друг другу». В тот момент, когда мы
назвали друг друга братьями, помимо нас в тобольской спецтюрьме находилось
еще несколько человек, входивших в этот круг, и в частности комсомольчанин
Юра Клим. Освободившись раньше меня на восемь месяцев, он пообещал устроить
мне на свободе встречу по высшему разряду вместе с другими братьями. До Хабаровска я
добирался поездом. Из Тюмени отправил Климу телеграмму, в которой указал
номер поезда и время прибытия в Хабаровск. Помимо этого отправил ему письмо,
в котором объяснил, что еду с надзором и по приезде на место должен встать на
учет в милиции, из-за чего приехать в Комсомольск не смогу. Написал и то, что
у меня с собой письма от Джема и других воров, а также есть информация,
которую нужно передать на словах, и попросил, чтобы меня встретили в
Хабаровске. В Хабаровск
прибыл 8 августа утром. В тот же день согласно предписанию встал на учет в
районном отделении милиции, а также в краевом управлении внутренних дел. В
краевом УВД меня сразу же стали запугивать, заявив, что я им здесь не нужен,
и при первой же возможности они меня отправят обратно, пообещав осудить за
надзор или по 209-й статье (тунеядство), если не устроюсь в течение месяца на
работу. На воле я не был
15 лет. Последние 8 лет сидел за пределами Хабаровского края. Обо мне многие
слышали, но из близких друзей на свободе никого не было. По приезде в
Хабаровск, кроме матери и друга детства Вити Белокурова, который в лагерях и
тюрьмах не сидел, меня никто не встретил. Из Комсомольска не приехали вообще.
Помощи от «братьев» я не дождался, хотя в ней очень тогда нуждался. Неоднократно
говорил Климу по телефону, чтобы ко мне приехали за письмами Джема, и
напоминал, что есть информация, которую нужно передать на словах. Но получал
ответ: «На воле все не так, как мы представляли себе это в тюрьме. Плюнь на
все, устройся на работу и никуда не лезь, если не хочешь неприятностей». Как уже
упоминал, в Комсомольске тогда сформировалась очень сильная оппозиция против
Джема, которую возглавили его бывшие друзья дземговцы. Все они когда-то
входили в братский круг и являлись самыми крутыми в городе авторитетами. Они
ругали Джема, преследовали его сторонников, и милиция им в этом помогала.
А наиболее близкие друзья Джема (и в
частности Волчок Саша, которого он сделает позднее вором в законе) попрятались
по норам, как мыши, и боялись сказать что-либо в его защиту. Прошел месяц,
ничего не менялось. Я очень сильно переживал. Больше всего угнетала
неопределенность. Сам поехать в Комсомольск с целью передать письма и
разобраться в обстановке не мог, так как находился под надзором, а оттуда
никто не приезжал. Рядом со мной тогда в Хабаровске не было никого, кому бы я
мог довериться в серьезных вопросах. Мать, заметив
мое беспокойство, поинтересовалась о причине. А когда узнала, в чем дело,
сказала: «Не переживай, я сама поеду и передам эти письма». Матери шел уже
шестьдесят шестой год, но иных вариантов не было. Пришлось передать воровские письма через
нее. Передал я Волчку, Климу и другим близким друзьям Джема также и свои
письма, в которых изложил все то, о чем хотел поговорить с ними при личной
встрече. От Хабаровска до
Комсомольска 400 километров – ночь пути на поезде. По телефону и адресу,
которыми я снабдил мать, она нашла Клима и отдала ему письма лично в руки.
Взяв от него расписку, что он все получил, мать приехала в Хабаровск. Никакой
реакции на переданные мной письма не последовало. На этом моя связь с «братским кругом», о котором так много
хорошего рассказывал Джем, закончилась. Ко всем прочим
неприятностям у меня возникли проблемы с устройством на работу. В то время
частного предпринимательства, кооперативов и акционерных обществ еще не было,
а государственные предприятия судимых людей брали неохотно. Когда я в поисках
работы стал ходить по организациям, то у меня везде, как это положено,
спрашивали трудовую книжку. И когда узнавали, что трудовой книжки нет,
специальности не имею и восемнадцать лет провел в заключении, тут же
отказывали. После
освобождения прошел почти месяц, вопрос с работой не решался. В краевом УВД
меня предупредили, что если в течение ближайших недель не устроюсь на работу,
то отправят в тюрьму по 209-й статье за тунеядство. Положение становилось
критическим, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в последний
момент друг детства Витя Белокуров не помог устроиться в строительную
организацию, в которой сам работал
прорабом. Недалеко от
моего дома заканчивалось строительство центрального рынка, шли отделочные
работы. Туда я и попал в качестве ученика плиточника-мозаичника. Так в 35 лет
я наконец-то приобрел специальность, правда, выше ученика подняться не успел.
Ученическую зарплату, как сейчас помню, мне установили 30 рублей в месяц, со
средней в то время 150–200. Но я и этому был рад, так как одной проблемой
стало меньше, и появился шанс задержаться на свободе. Бригада, куда я
попал, состояла из двенадцати человек, четырех мужчин (включая меня и
бригадира) и восьми женщин. Работа – тяжелая, так как шла тогда в основном
напольная мозаика. Приходилось с утра до вечера закидывать в бетономешалку
цемент, щебенку и красители, а затем полученный раствор подтаскивать к
мастерам. О том, что я
отсидел 18 лет, знали почти все на стройке, и за 30 рублей в месяц меня бы
никто не заставил таскать тяжелые носилки и ворочать лопатой раствор и
гравий. Тем более что Витя Белокуров, по протекции которого я устроился на
работу, имел в этой организации большой вес. Однако мне не позволяла совесть
смотреть на то, как на моих глазах занимались тяжелой работой женщины, и я,
вместо того чтобы учиться тому, как правильно класть мозаику и плитку, почти весь день не
выпускал из рук лопату и тяжелые носилки. Причем делал это почти даром. В таком режиме
проработал более месяца. Осень, сырость, сквозняки. К физическому труду не
привык. Организм после лагерей и тюрем ослаблен. Через некоторое время
почувствовал недомогание, и в слюне появились прожилки крови. Во время
медицинского обследования обнаружили очаговый туберкулез легких, после чего
попал в городской тубдиспансер, где пробыл более полугода. В тубдиспансере
находилось много бывших заключенных. Пьянки и драки происходили чуть ли не
ежедневно, и никто не знал, как это остановить. Выгнать на улицу больного с
открытой формой туберкулеза нельзя, ибо это опасно для общества, а другие
меры результатов не давали. Многие, зная о том, что им мало осталось жить,
злоупотребляли алкоголем и наркотиками. И это приводило к беспорядкам. По приходу в
городскую туббольницу я собрал всех наиболее здравых из числа ранее судимых и
серьезно с ними на эту тему поговорил. Затем расставил ответственных на всех
пяти этажах. В обязанность им вменил следить за порядком и извещать меня о
любых инцидентах. Рядом на этой же территории находился пятиэтажный корпус
краевой туббольницы, там я тоже на всех этажах поставил старших, а над ними –
ответственного за весь корпус. К тому времени
немного осмотрелся и стал расширять круг общения. До обеда проходил
процедуры, пил таблетки, делал уколы. После обеда ездил по районам и
беседовал с уличными авторитетами, которые были обо мне наслышаны. Наиболее
достойных, на мой взгляд, ставил ответственными за районы, в которых они
жили, требуя от них в первую очередь наведения порядка. А также на
добровольных началах организовал в каждом районе общак для помощи тем, кто
находился в неволе. До моего
освобождения в зоны Хабаровского края завозили воров в законе: Коку
Коберидзе, Паату Члаидзе и Резо, с которыми у меня в местах заключения
сложились близкие отношения. Но к моменту моего освобождения и приезда в
Хабаровск в 1986 году на всем Дальнем Востоке не было ни одного вора в законе
ни в тюрьмах, ни в лагерях, ни на свободе. А также не было никого, кто
действовал бы от их имени. В местах
заключения воровская идея к тому моменту уже пустила корни, что послужило, с
одной стороны, фактором объединяющим, а с другой – сдерживающим анархию и
беспредел. Однако на свободе все обстояло иначе, каждый творил что хотел.
Создалось много уличных группировок, которые не признавали никаких законов и
авторитетов, кроме своих собственных, и постоянно враждовали между собой. Так как в неволе
я объединял заключенных, боролся с несправедливостью и пресекал беспредел, то
и на свободе стал заниматься тем же. Обстоятельства сложились так, что уже
через два месяца после того, как оказался в больнице, мне удалось создать
городской общак для помощи тем, кто находился в неволе. Ко мне в тубдиспансер
стали съезжаться авторитеты со всего города для решения всевозможных
вопросов. Мое слово стало решающим. Перед каждым
районом я поставил задачу наладить дорогу в ту или иную колонию, а так как у
многих сидели в лагерях друзья, и они их персонально до этого «грели», то
поставленная мной задача решилась быстро. За короткое время мне удалось
наладить связь со всеми зонами Хабаровского края и установить контакты с
находящимися там авторитетами. Связь поддерживал через записки, которые
писались с моих слов (свой почерк в таких случаях старался не светить, так
как эти записки иногда перехватывались). Зоновских
авторитетов поставил в курс, что в связи с неблагополучным положением на
свободе и тем, что на Дальнем Востоке нет воров, беру на себя ответственность
за организацию краевого общака и наведение порядка в Хабаровском крае. А
также официально заявил, что к Джему при мне в тобольской спецтюрьме был
сделан воровской подход, и с тех, кто откажется принимать его в этом
качестве, спрос будет жесткий. В Хабаровске,
где я находился, общаковое движение распространилось очень быстро. Собирались
деньги, сигареты, чай и продукты питания, затем все это распределялось по
зонам и тюрьмам. Оказывалась помощь тем, кто освобождался из мест заключения,
решались спорные вопросы, восстанавливалась справедливость, пресекался
беспредел. Когда эта информация вышла на всеобщее обозрение, ко мне стали
подтягиваться авторитеты со всего Хабаровского края. Я выбирал более
достойных и ставил их ответственными за города и поселки, в которых они жили,
требуя организации общака, но в первую очередь пресечения уличного беспредела
и наведения порядка. Через несколько
месяцев после моего освобождения общаковое движение неожиданно для всех
распространилось по всему Хабаровскому краю. Только в Комсомольске, которым
Джем всегда гордился и ставил всем в пример, было затишье – до такой степени
они там были запуганы. Впервые я увидел в Хабаровске Клима и Волчка лишь
через полгода после своего освобождения, когда общаковое движение уже набрало
ход и им было стыдно оставаться в стороне. Но и после этого они вели себя
осторожно и почти нигде не высовывались.
К тому времени
мне удалось нейтрализовать оппозицию против Джема в Хабаровском крае уже
окончательно. В моем лице общаковое движение, справедливость, порядок,
воровская идея и Джем в качестве вора в законе слились воедино.
Противостояние чему-то одному расценивалось как противодействие всей системе.
Все авторитеты оказались перед выбором: либо поддерживают созданную мной
общаковую постановку, а значит и Джема, либо теряют право голоса в
криминальном мире. Столь серьезное
движение в краевом УВД, безусловно, заметили, да и не только там, ибо ничего
подобного на территории СССР еще тогда не было. Кое-что схожее имело место в
Грузии, но лишь поверхностно. Общаки в Грузии считались воровскими, и
пользоваться ими могли только «законники». Остальным арестантам в местах
заключения перепадали кости с барского стола, да и то лишь тем, кто находился
рядом с ворами. Грузинские «законники»,
которых к моменту моего освобождения в 1986 году насчитывалось несколько
сотен, держались обособленными группами (а точнее, кланами). Единого центра,
во главе с одним или несколькими общепризнанными лидерами, они не имели. В
каждом грузинском городе были свои воровские общаки и авторитеты, которые
исходили в первую очередь из интересов ближайшего окружения. Мне удалось без
помощи воров, братского круга или какой-либо иной организации создать на
свободе в Хабаровском крае единую общаковую постановку, стержнем которой была
воровская идея, но во главе которой стоял не вор. Более того, созданный мной
общак предназначался не для кучки избранных, а для всех порядочных
арестантов. Сам я не задавался целью стать вором в законе, ибо видел свое
призвание в ином, и смотрел на все происходящее как на явление временное. В целом
современная воровская идеология мне не нравилась, так как позволяла строить
отношения между людьми не с позиции общей для всех справедливости и правды, а
исходя из интересов элиты. Я был неоднократным свидетелем того, как людей
правых делали неправыми и прикрывались при этом фразой: «воровские поступки
не обсуждаются». Однако ничего более подходящего для объединения уличных
авторитетов на свободе, с целью наведения порядка и восстановления
справедливости я тогда не видел. Прикрывшись
воровской идеей, я проводил фактически свою политику, в основе которой лежали
принципы честности, порядочности и справедливости для всех, а не для кучки
избранных. И благодаря этому, а не из любви к ворам, были восприняты на
свободе в Хабаровском крае общаковая постановка и первый дальневосточный вор
в законе Джем, которого до моего освобождения многие воспринимали
отрицательно. Возникшая
ситуация застала руководство краевого УВД врасплох. Все произошло настолько
быстро и неожиданно, что вначале мои начинания никто не воспринял всерьез. На
меня смотрели как на психически ненормального, которому надоело жить на
свободе. Никто не сомневался в том, что вопрос о моей изоляции дело решенное,
и в этом не ошибались. Задачу по моей нейтрализации поручили отделу по борьбе
с организованной преступностью при краевом УВД, что не являлось ни для кого
секретом. Боялся ли я?
Безусловно. Ведь шансов на благополучный исход почти не было. Но так как не
привык отступать перед трудностями, то лез туда, куда нормальный человек,
казалось бы, лезть не должен. И этим сильно всех удивлял. Никто не мог
понять, для чего мне это нужно. Да я и сам этого не знал. Что-то изнутри
толкало на борьбу с несправедливостью и объединение людей, а почему это
делаю, не задумывался. В результате почти постоянно сталкивался с лишениями и
гонениями, но никогда не отступал. Со временем возникла
уверенность, что нет на Земле такой силы, которая смогла бы меня остановить.
Кроме физической смерти. А в феврале 1994 года, когда Божественные Силы
открыли мне будущее человечества, я понял, что и физически меня уничтожить
невозможно. Но это особая тема, которой коснусь позднее, а сейчас вновь
вернусь к событиям, выше затронутым. Как уже
подчеркивал, вопрос о моей нейтрализации был для краевых властей делом
решенным, и никто не сомневался в том, что произойдет это быстро. По
обкатанным сценариям можно было изолировать за тунеядство (в случае проблемы
с работой); за надзор (после трех нарушений); за хулиганство (это можно
подстроить); за хранение наркотиков (их можно подкинуть); за изнасилование
(его можно инсценировать), а также за кражи, грабежи, убийства и т. д. (через подтасовку фактов). Тем, кто был в
курсе этих событий, казалось, что все предрешено и финал наступит быстро. Но
неожиданно для всех ситуация затянулась. Произошло это потому, что я лежал
тогда в туберкулезном диспансере, а также по ряду иных причин и
обстоятельств, благоприятно для меня сложившихся. Во-первых, отпал
вопрос с работой. А что касается всего остального, то и здесь желающих
упрятать меня в тюрьму ожидало разочарование: алкоголь и наркотики я не
употреблял; сомнительных компаний избегал; криминалом не занимался; из
женщин, кроме Ирины (будущей жены), ни с кем не общался; после восьми часов
вечера, согласно надзору, из здания больницы не выходил; к своему окружению и
к тому, что происходило вокруг, присматривался внимательно и контролировал
каждый свой шаг. В результате
прошло более полугода. За это время меня неоднократно пытались нейтрализовать, но безуспешно. Созданная
мной общаковая постановка понравилась многим, так как строилась на принципах
справедливости, взаимопомощи и порядка. Исходя из этого, желающих
подключиться к общаковому движению, несмотря на противодействие со стороны
милиции, становилось с каждым днем все больше. Как говорится в
таких случаях: «нет худа без добра». Туберкулез легких – болезнь опасная, но
не свались она на меня в тот момент, мог потерять и свободу, и жизнь. Сейчас,
когда пишу эти строки, у меня легкие в порядке и вообще на здоровье не
жалуюсь. Более того, до сих пор нахожусь на свободе и успел много хорошего
сделать для людей. Теперь снова
вернусь к прерванному разговору. Убедившись в том, что зацепить в больнице
трудно, меня стали вызывать в краевое УВД и запугивать: «Ты что мутишь воду?!
Мы все равно тебя посадим! Остановись!» В ответ я спрашивал: «В чем моя вина?
В том, что помогаю людям? Или в том, что руками уличных авторитетов пресекаю
уличный беспредел?» Но вместо ответов на свои вопросы слышал оскорбления и
угрозы. Неоднократно
пытался объяснить руководству УВД, что не враг им, а тем более простым людям,
так как свои способности и возможности направляю во благо общее. И не воевать
со мной нужно, а помогать. Где и когда такое было, чтобы криминальные
авторитеты боролись на свободе с уличным беспределом и следили за порядком?!
Однако мои пояснения не принимались. В моем лице видели уголовника, который
должен сидеть в тюрьме, а если находиться на свободе, то лишь в роли
осведомителя. Другие варианты отсутствовали. В результате
произошло то, что и должно было произойти. В мае 1987 года меня выписали из
больницы. А через два дня после этого в квартиру, где мы жили вдвоем с
матерью, нагрянули сотрудники краевой милиции, которые нашли в моей комнате
неизвестно откуда взявшийся шарик анаши размером с пятикопеечную монету. В то
время этого достаточно было для того, чтобы осудить на несколько лет. Анаша – это
наркотик растительного происхождения, ее добавляют при курении в табак.
Несмотря на то, что почти все, включая милицию, знали о том, что я вообще не
курю, меня тут же после обыска, не разрешив даже переодеться, закрыли в
камеру предварительного заключения (КПЗ), куда водворяют перед отправкой в
тюрьму. Однако кое-что
милиционеры упустили, будучи уверены в своей безнаказанности, понятых
пригласили не до начала обыска в моей комнате, как положено по закону, а
после того, как там полазили. Это дало повод моей матери и соседям, которые
исполняли роль понятых, опротестовать результаты обыска. В результате через
трое суток благодаря грандиозному скандалу, который закатила моя мать, меня
выпустили из-под стражи и заменили содержание в тюрьме на подписку о невыезде
из города. На период
следствия я отошел от всех общаковых дел, так как сотрудники краевой милиции,
разозленные неудачей, искали повод упрятать меня за решетку. Все свои связи,
концы и нужную информацию передал хабаровским авторитетам Олегу Журавлю и
Шуту Сергею, чтобы они, пока буду находиться под следствием, поддержали общак на плаву. А также наказал
им на случай, если меня закроют в тюрьму, дождаться Джема и передать ему собранные
мной для него деньги и информацию. Однако с поставленными
задачами они не справились. Заведенное против меня уголовное дело напугало
тогда многих, в том числе и Шута с Журавлем. Отказаться открыто от моего предложения они не
решились, опасаясь потерять авторитет, но и привлекать к себе внимание краевой
милиции не хотели. Поэтому их никто не мог найти в нужный момент, и они, по
сути, самоустранились от руководства общаком. Другие
авторитеты, опасаясь милицейского террора, тоже отказались взять на себя
ответственность за краевой общак. Отсутствие единого центра привело к тому,
что связь между собой потеряли ответственные за районы и города. И, как
следствие этого, четко отлаженная и работавшая ранее без перебоев система,
собранная мной из разных составляющих, стала быстро на глазах у всех
рассыпаться. У меня сердце кровью обливалось, глядя на происходящее, но в
период нахождения под следствием изменить ничего не мог. |